Когда Вовчик откинул крючок и распахнул дверь, обитателям 51-й квартиры предстала следующая картина: Борис Николаевич сидел на унитазе как на троне; стульчак, врученный ему Наиной Иосифовной, висел у него на шее; в одной руке Ёлкина был рулон туалетной бумаги, в другой – ёршик на деревянной палке. Сам Борис Николаевич, казалось, был ко всему безучастен и отрешённо смотрел в пространство.
– Царь Борис! – благоговейно всплеснула руками Ниловна и в священном трепете закрестилась: – Свят, свят, свят!
– Явление Христа народу, – усмехнулась Харита Игнатьевна.
– У-у, блин! – выдохнул Вовчик Железо. – Ты б ещё, батя, горшок на голову напялил для полноты картины.
– Примите мои соболезнования, Наина Иосифовна, – скорбно изрёк Михаил Сергеевич.
– Папа ещё жив! – вскинулась Татьяна.
– Боря, – Наина Иосифовна с дочерью подошла к мужу. – Боря, ну что ты, всё хорошо. Пойдём домой.
Они вдвоём освободили Бориса Николаевича от стульчака, взяли у него из рук «скипетр» и «державу», помогли подняться и выйти в коридор.
– Что ж, комментарии, как говорится, излишни, – резюмировал происходящее Михаил Сергеевич.
– Наина Иосифовна, Татьяна Борисовна, если вам понадобится наша помощь, вы, ради Бога, не стесняйтесь, обращайтесь. Мы всегда поможем, – душевно предложила Раиса Максимовна.
– Спасибо, но мы уж сами как-нибудь справимся, – холодно ответила Татьяна.
– В другом бы месте ему так на параше сидеть, – негромко, но чётко пожелала экс-президенту Серёгина.
– Нишкни! – цыкнула на неё Ниловна. – Вишь, не в себе человек.
– Конечно, с такой высоты лететь: с кремлёвского трона да в коммунальный сортир. Не скоро очухаешься-то, – съязвила Харита Игнатьевна.
– Николаич! – заглянул в лицо Бориса Николаевича Софка. – Ты того… Ничего… Пойдём ко мне: верное средство у меня есть – все горести как рукой снимет.
Но Татьяна, догадавшись, какое «верное средство» имеет в виду Софокл, досадливо зыркнула на него и отмахнулась, как от мухи.
Верное средство Софокла
На следующее утро Борису Николаевичу снова снился мчащий на него поезд. Состав грохотал, вагоны лязгали и мотались из стороны в сторону, колёса прямо по шпалам колотили – сейчас наедет, раздавит. Борис Николаевич, привязанный к рельсам, скрипел зубами и вопил в страхе: «Россияне! Простите!» И снова проснулся в слезах.
Лязг и грохот продолжались над самым его ухом, потому что каждое утро во дворе грузили мусорные баки.
– Папа, так жить нельзя! – категорически заявила Татьяна.
– Я сейчас выйду и всех их поубиваю! – пообещал заспанный Лёша. – Раздобуду где-нибудь пистолет, выйду и перестреляю.
– Весело-то… – пробормотал из своей постели Борис-младший и натянул на голову одеяло.
Борис Николаевич закрыл глаза. Господь посылает ему это наказание за все его грехи, за все ошибки. И он должен мужественно это наказание терпеть. Да, он заложник собственных ошибок. Это он во всём виноват, только он один. Не смог… Не доглядел… Поверил… И вот результат.
Борису Николаевичу вдруг вспомнилась картина художника Сурикова «Меншиков в Берёзове». И он вот так же… В тесноте, в опале… Внуков только жалко – Глебушка… Борис…
Просамоедствовав около часа, Борис Николаевич дождался пока его домочадцы разбрелись по своим делам, и поднялся с постели. Тяжело прошлёпав к окну, он уставился во двор.
С улицы окна были зарешёчены, и всё, что увидел Борис Николаевич, было в клеточку. Взгляд Ёлкина был тосклив, напоминал взгляд больного животного, и упирался в мусорные баки.
Потом Борис Николаевич прошлёпал к двери. Сняв с гвоздя стульчак, машинально надел его себе на шею и двинулся по коридору.
– Николаич! – вдруг услышал он в полутёмном коридоре зовущий шёпот. – Пойдём ко мне! Быстро только, пока твои не видят. Есть у меня…
Ёлкин почувствовал, как кто-то взял его за локоть и настойчиво протолкнул в открывшуюся дверь. В нос ему шибанул несвежий спёртый запах, и он понял, что очутился в незнакомой комнате. Рядом суетился Софокл.
– Ты, Николаич, того, садись вот… – Софокл сбросил со стула какую-то рухлядь и подставил его гостю. – А я уже успел сбегать, купить это дело… – он вытащил из-под подушки бутылку водки с аляповатой наклейкой и водрузил на стол. – Сегодня «улов» хороший был: после выходных завсегда полные баки посуды. Живём!
Ради высокого гостя Софокл даже решил сменить «скатёрку»: замахнул в залитые пивом расстеленные на столе газеты селёдочные хвосты и постлал свежие.
– К столу вот садись, Николаич, – пригласил гостя Софокл. – Да сыми хомут-то свой! – он снял с шеи Ёлкина стульчак и положил на стол.