Воздушные бойцы

Барражировали мы обычно в строю тупого клина на таких интервалах, которые позволяли бы по команде ведущего произвести разворот «все вдруг». Я как ведущий обычно шел в центре клина и не раз замечал, что Родионов выходит из строя вперед, обгоняя иной раз даже меня. Родионов не был новичком. В первые дни войны он горел в самолете. Его смуглое лицо было в рубцах, и за эту смуглость, а также за веселый нрав его прозвали в полку Цыганом. Человеком он был компанейским и многим в полку пришелся по душе. Поэтому, когда он в воздухе ломал строй, я сначала относил это к его невнимательности и даже некоторой безалаберности. Случись в такой момент необходимость всей группой произвести разворот — самолет Родионова мог бы помешать произвести этот маневр четко. Ну а противник, конечно, не стал бы дожидаться, когда мы снова наладим свои боевые порядки… И я в воздухе однажды позволил себе не совсем этичный, но зато хорошо понятный жест: когда Родионов снова выскочил вперед и поравнялся со мной, я пальцем постучал по лбу, и он, вероятно, поняв оплошность, а может, устыдившись, занял свое место в строю. Но вскоре ситуация повторилась, и на земле, при разборе, я вынужден был строго указать летчику на недопустимость такого поведения в воздухе.

Родионов как будто почувствовал неловкость, но тут же, пожав плечами, ответил:

— Не пойму, командир, что за двигатель мне поставили на самолет. Тяга страшная, и меня, хоть я и сопротивляюсь, выталкивает вперед…

Раздался хохот летчиков всей эскадрильи. Хохот далеко не безобидный: каждому понятно, что оборотами двигателя управляет сам летчик, поэтому, какой бы мощный двигатель ни был, «вытолкнуть» вперед своего хозяина без его же помощи он не может.

Я и некоторые другие ветераны полка понимали, в чем тут дело. Судя по всему, Родионов раньше долго летал, как мы тогда говорили, в качестве «щита героя». То есть был ведомым у сильного летчика, который, очевидно, нарушая неписаную летную этику, мало беспокоился о своем ведомом, и многие очереди, предназначенные ведущему, скорее всего перепадали Родионову. Так, вероятно, и происходило это «разделение труда»: ведущий, прикрытый Родионовым, сбивал фашистов и ходил, может быть, в героях, а ведомый-Родионов — горел, глотал очереди, поскольку болтался сзади, в хвосте у ведущего. И конечно, у него выработалось обостренное чувство опасности и самозащиты, которое и выталкивало его вперед…

Впрочем, впоследствии Родионов себя преодолел и воевал нормально. Но был у нас еще один летчик, действия которого вызвали резкое осуждение всего летного состава полка.

Произошло это в период боевой работы полка на Барвенковском выступе. Встречи с фашистами в тот период были частыми. В напряженных боях взаимовыручка и четкое взаимодействие в группе решали все. И вдруг однажды ведущий группы возвратился на аэродром один.

Это было необычным и тревожным явлением. Группа, оставшаяся в воздухе без командира, могла попасть в очень тяжелое положение. В этом отношении потеря ведущего, даже в ожесточенном бою, — всегда бедствие. А тут ведущий возвращается один, когда вся группа в воздухе. Такое могло быть только в случае каких-то чрезвычайных, непредвиденных обстоятельств.

Летчик доложил о неполадках в работе двигателя. Досадно, но бывает! Работу двигателя тщательно проверяли инженеры — двигатель был абсолютно исправен. Группа вернулась с задания без потерь.

Поведение летчика насторожило нас. Но он воевал с начала войны, имел сбитые самолеты, и нам всем не хотелось верить, что он по слабости или, может быть, из трусости мог уклониться от боя. Мы думали, что были у него какие-то свои внутренние причины — бывает, что и опытный летчик находится на грани нервного срыва, теряет над собой контроль в бою, хотя по внешним признакам, особенно на земле, такое внутреннее состояние человека не всегда можно распознать. Да и нельзя было этого летчика заподозрить в трусости. Воевал он осмотрительно, даже осторожно, но ведь воевал и добивался успеха!

Шло время, вылеты продолжались, и вдруг однажды этот летчик снова возвращается, оставив группу. Объяснил что тем, что якобы шасси не убирается. Снова проверили самолет на земле и в воздухе. Машина была в полной исправности. Группа, оставшаяся без ведущего, вела трудный бой и потеряла отважного летчика Демидова. После этого случая летный состав объявил этому ведущему бойкот. С ним отказывались летать и вообще его в полку как бы не замечали. Он был отправлен из полка в вышестоящий штаб, где и должна была окончательно решиться его судьба. В нашем полку он больше не появлялся.

Такие случаи были единичными даже в самый тяжелый период войны. На войне, как нигде, человек становится виден. И потому реакция летчиков в таких случаях была единодушной.