Воздушные бойцы

Открываю фонарь. Пламя и дым еще сильнее охватывают меня. С трудом выбираюсь из кабины. Что-то держит, но уже не понять, что именно. Отбрасываю ремни. Струя свежего воздуха рвет шлемофон с головы, разрывает рот. Обрываю шнур шлемофона, левой ногой нащупываю ручку управления самолетом — и с силой отталкиваю ее вперед, Меня выбрасывает в воздух — прохожу между крылом и хвостовым оперением.

Первое ощущение приятное: избавление! Легко дышится! Медлю с раскрытием парашюта. Может быть, стропы подгорели? На меня мчится поверхность Волги, край левого берега. Пора! Вырываю вытяжное кольцо парашюта. Рывок — все остановилось. Раскрылся парашют! Захлопываю тлеющую одежду. Снова чувствую резкую боль в ноге. Стираю с лица кровь. Куда меня сносит?

Сносит к левому берегу. Что делается наверху? Вижу над собой «як» — крутится, наблюдает. Уцелел ли мой напарник?

Не могу определить: приводнюсь или все-таки снесет на берег? На всякий случай отстегиваю лямки парашюта: если попадешь в воду, да еще накроет сверху куполом, то с застегнутыми лямками не выберешься и можно захлебнуться. Нет, все же повезло! Земля! Правая нога не держит, валюсь на бок. Теперь последнее: надо быстро собрать парашют, иначе «мессершмитт» может ударить по белому пятну парашюта и, конечно, по мне. Они это делают, когда предоставляется такая возможность.

Ползаю, сгребаю в кучу шелковое полотно парашюта. Ложусь на него. Все…

Эти несколько минут я живу как-то безотчетно, автоматически. Лежа на парашюте, продолжаю раздумывать над тем, как это произошло. Пока еще это тоже инерция состояния. В таких случаях работает навык, инстинкт. Разум запаздывает. Осмысление всего приходит позже.

Первая пара Ме-109, атаку которой я сорвал, не могла успеть вновь атаковать меня так быстро. Скорее всего, атаковала меня вторая пара. Под ракурсом в одну четверть, автоматически определяю я. К штурмовикам, значит, они не прошли. На какой же высоте я открыл парашют? Метров шестьсот — восемьсот, не более…

Что-то еще лезло в голову, но уже трудно было фиксировать ощущения. Прикрыл глаза. По-прежнему кровь заливает лицо. Течет сбоку. У меня совершенно явственное ощущение: оторвано ухо. В этот момент я, вероятно, стал впадать в забытье. Из этого состояния меня вывел топот копыт.

Открываю глаза: всадник осадил метрах в пятнадцати — двадцати, направил на меня автомат. Этого мне еще не хватало…

Слышу:

— Ты кто? Немец?

С трудом разжав рот, я произнес несколько слов, предельно понятных русскому человеку. Вероятно, они прозвучали разборчиво, потому что всадник — это был наш боец — сразу спрыгнул с лошади, подошел, достал платок и осторожно вытер с моего лица кровь. Увидев на отвороте гимнастерки майорские шпалы, сказал:

— Товарищ майор! Давайте я вас на лошади довезу до палатки первой обработки раненых. ППГ тут близко.

Помог подняться. На правую ногу я встать не мог. Боец потащил меня к лошади. Хотя лошадь стояла спокойно, влезть на нее мне не удалось. Оба мы упали. Почертыхались. Все-таки пришлось ковылять на своих ногах. Часто отдыхали. Солдат ни о чем меня не расспрашивал, вероятно, был удручен моим видом.

ППГ — походно-полевой госпиталь — действительно был недалеко. Добрались до санитарных палаток. Палаток несколько. Возле самой большой лежали раненые: их сгружали с понтонов и тут же обрабатывали. Тут были люди без рук, без ног, с ранением в живот, в голову — все ждали своей очереди.

Из операционной палатки вышел хирург. Рыжеватый, средних лет. Халат в крови. Вижу — смотрит на меня. Показывает санитарам, как освободить меня от одежды. Когда начинают снимать шлемофон — у меня круги идут перед глазами и я сопротивляюсь.

— Ухо… Ухо оторвете совсем!

Засохшая кровь мешает спять шлемофон. Все же потихоньку сняли. Врач осмотрел:

— Ну вот и ухо на месте… Не волнуйся, пришьем!

Продырявленные сапоги, обгоревшая одежда — все осталось у входа в палатку. Сижу нагишом. Неуютно.

Внутри — три стола. На столах оперируют. Кто-то кричит, кто-то терпит — все ведут себя по-разному. Уже сидя на краю стола, вспоминаю о парашюте. Прошу врача послать за ним. Ладно, говорит, пошлем. Дали выпить полстакана спирта. Вот и весь наркоз. Лежу, слышу позвякиванье инструмента, приглушенный разговор. Протирают раны спиртом.

Снова говорю врачу:

— Осколки вынимайте сразу все!

Отвечает:

— Что увидим — все уберем. Лежи спокойно!

Вначале ощущаю боль, особенно в правой ноге. Потом боль как-то притупилась. Осколки они бросают в тазик. Я отчетливо слышу, как они падают, и машинально считаю: девять, десять… одиннадцать… Сбиваюсь и впадаю в состояние полудремы.

Очнулся, когда почувствовал, что меня поднимают. Чем-то мажут правую часть лица. Обрабатывают губы, колени. Врач спрашивает:

— Ну как?

Что тут скажешь? Молчу.

Врач говорит:

— Дайте ему еще немного спирта.

Пью, не отказываюсь.

Меня куда-то несут.