Воздушные бойцы

В лесочке стояло несколько палаток. В палатках — обработанные раненые, подготовленные для эвакуации. Я снова забылся или заснул — не знаю. Очнулся от крика, громкого, яростного. Кричал мой сосед, человек с темными густыми волосами, с красивым лицом. Он поднимал под одеялом культи ампутированных ног и захлебывался в крике.

Его ничем сейчас не успокоишь. Таких раненых я уже встречал в сорок первом году. Ему дали что-то выпить. Крик прекратился, а голова на подушке перекатывалась, как будто не находила себе места.

Я молчал. Мысли были тяжелые. В таких случаях утешать человека трудно. Война с первого дня была для всех очень тяжела. Но под Сталинградом я познал ее обнаженную сущность. Беспощадность и ожесточенность. И больше ничего. Только невероятную, нечеловеческую ожесточенность…

Последующие годы тоже были нелегкими и обошлись не дешево. Но то уже было после перелома. Мы наступали. Впереди совершенно зримо виделась окончательная победа. Тому, кто воевал с сорок первого года, это было понятней, чем, скажем, призывнику сорок четвертого. Но летом сорок второго, под Сталинградом, когда решалась судьба Родины, задача была одна: устоять, уничтожая врага всеми силами. Отдавать все, что имеешь, да еще и прибавлять что-то сверх того…

Вскоре моего соседа унесли. В палатку зашел хирург, сел на краешек кровати.

— Ну, как наши дела?

— Нормально…

Он улыбнулся. Рассказал, что соседом моим был летчик, который вылетел на боевое задание в составе группы на самолете «Киттихаук». Над городом завязался воздушный бой, и мой сосед был подбит. В отличие от меня он выпрыгивал из машины неудачно: попал на стабилизатор. Одну ногу ему отсекло, а вторая осталась висеть на сухожилиях. Упал он в Волгу. Когда к нему подошел катер и стали его вытаскивать из воды — вторая нога тоже оторвалась. Что должен был испытывать этот человек — даже трудно себе представить. Он пытался застрелиться: как только до его сознания дошло, что с ним случилось — он вытащил пистолет; но пистолет у него успели отобрать, а его самого привезли в этот полевой госпиталь, где ему и обработали культи. Сейчас его отправили самолетом в тыловой госпиталь.

Все это рассказал мне хирург, а затем ушел. Наверное, неслучайно рассказывал: я должен был, вероятно, понять, что сам-то я отделался легко.

Вообще-то летчики, прошедшие войну, которым приходилось оставлять подбитые самолеты, мало говорят об этом. В книгах я тоже не встречал подробных описаний таких вот моментов. Обычно пишут «покинул горящий самолет» или «выбросился с парашютом», и все. А ведь это всегда очень сложно! Сколько летчиков опаздывали с принятием решения и не успевали воспользоваться спасительным средством! Ситуация, когда в горячке боя надо покидать машину, является для летчика экстремальной, и не всякий летчик способен в такой момент действовать рассудительно. Для меня в моей ситуации самым сложным, пожалуй, было осознание необходимости действовать немедленно, не теряя ни секунды.

Я так же, как и многие мои друзья (судя по их рассказам), преодолевал какую-то заторможенность сознания, когда был подбит. На это иногда уходят секунды, но порой именно этих секунд и не хватает летчику, чтобы избежать трагических последствий. Когда же я заставил себя действовать, все свои усилия сосредоточил на поисках выхода из кабины. Вылезать было трудно: меня прижимало, не отпускало из кабины, борьба за спасение стоила мне немалых физических усилий, но в то же время мозг мой напряженно работал и нашел решение. В этом дыму и пламени я искал ручку управления не рукой, а ногой, и когда нашел — двинул ее резким движением к приборной доске. Это меня и спасло, потому что я был выброшен из кабины. Ну а потом — немного везения: я благополучно миновал хвост самолета…

Поскольку был упомянут американский истребитель «Киттихаук», замечу, что наши летчики не особенно любили эти машины, равно как и английские «харрикейны». Эти истребители союзников имели невысокие скорости и были тяжелы в управлении. С нашими «яками» их невозможно было сравнивать. «Яки» и «лавочкины» созданы были для воздушного боя — это были скоростные маневренные машины, имевшие хорошее вооружение. Может быть, иностранные самолеты целесообразнее было бы использовать ночью, но под Сталинградом не хватало самолетов для боя. Впоследствии мне пришлось летать на американских истребителях «Белкобра» и «Кингкобра» — эти машины использовались нами успешнее, особенно в период боев на Кубани.

…Вскоре ко мне в палатку прибыли встревоженные друзья. Я узнал, что штурмовики, которых мне пришлось сопровождать, потерь не имели. Мой ведомый тоже пришел на аэродром, но многого не видел и не понял. Ну хорошо, что пришел все-таки на аэродром… Я попросил не упрекать молодого летчика, а обстоятельно объяснить ему все перипетии нашего боя. На вопросы о самочувствии я отшучивался.

— Кости, — говорю, — целы, а мясо нарастет. Может быть, оставшиеся осколки сделают меня потяжелее — только и всего!