Вожди и заговорщики

В докладе Сталин изложил господствующую точку зрения: „мы должны приложить все силы к тому, чтобы сделать нашу страну страной экономически самостоятельной, независимой, базирующейся на внутреннем рынке…[186]“. Это — залог движения к социализму. Зиновьев не против этого движения. Суть разногласия в другом: „Бесспорно, и всем ходом нашего хозяйственного развития доказано, что мы действительно строим социализм в нашей стране. Мы спорим лишь о том, можно ли окончательно построить социализм… в одной стране, и при том не в такой стране, как Америка, а в нашей, крестьянской“[187]

. Каменев, конкретизируя суть разногласий, говорил, что Бухарин и Сталин видят „главную опасность в том, что есть политика срыва нэпа, а мы утверждаем, что опасность в приукрашивании нэпа“[188].

Стороны требовали друг от друга покаяться в прошлых ошибках (в том числе и тех, которые „ошибающиеся“ признали), обильно цитировали Ленина. Крупская корила Бухарина за лозунг „обогащайтесь“, который был „обращен к тому слою, с которым мы боролись во время революции“[189]

. Бухарин привычно напомнил о поведении Зиновьева и Каменева в 1917 г., обвинял „новую оппозицию“ в нелояльности к ЦК, его сторонник М. Рютин — в создании фракции. Через три года оба испытают тяжесть таких же обвинений на себе. А пока Каменев грустно прокомментировал эти „уколы“: „Ну что же, шкуры у нас дубленые“[190].

Крупская, с ужасом наблюдая избиение людей, которые многие годы были для них с Лениным друзьями семьи, призывала большинство к компромиссу с меньшинством. Разногласия неизбежны, ведь „большинство товарищей работает в очень разных условиях и разных областях работы, и поэтому они видят действительность с несколько разных точек зрения“[191]

. Всего — то. Но если дать возможность этим разногласиям нарастать, то о монолитной партии придется забыть. Но пока Сталин тоже демонстрирует склонность к компромиссу. Еще не известно, чья в итоге возьмет. Так что пока он провозглашает: „Мы за единство, мы против отсечения“[192].

Главная опасность выступлений „новой оппозиции“ — возможность оглашения страшной тайны: Сталин, Зиновьев и Каменев тоже создали свою фракцию. Но прямо сказать об этом пока решился только Лашевич, да и то намеками, шутливо упомянув „тройку“, „семерку“ и „туз“[193]

. Имелись в виду не карты из „Пиковой дамы“, а фракционные органы большинства Политбюро. Лашевича резко оборвали. Члены фракции большинства вымарали ответы Лашевичу о „тройке“ и „семерке“ из стенограммы, чтобы никто не догадался, будто Сталин и Бухарин тоже действуют с помощью фракционных методов. Позднее Зиновьев и Каменев будут прямо говорить об этом, но партийная масса уже привыкнет, что оппозиции нельзя верить.

Каменев и Зиновьев не договаривали, потому что видели шанс перетянуть Сталина на свою сторону. Но эта надежда таяла на глазах. Каменев говорил: „Я тов. Сталина упрекал в ряде совещаний, я повторяю это перед съездом: ты вряд ли согласен с этой линией, но ты ее прикрываешь, и в этом твоя ошибка, как руководителя партии… Теперь я вижу, товарищи, что тов. Сталин целиком попал в плен этой неправильной политической линии (смех), творцом и подлинным представителем которой является тов. Бухарин“. Но дело не просто в Сталине, а в системе аппаратного руководства: „Мы против того, чтобы создавать теорию „вождя“, мы против того, чтобы делать „вождя“. Мы против того, чтобы секретариат фактически объединяя и политику, и организацию, стоял над политическим органом. Мы за то, чтобы внутри наша верхушка была организована таким образом, чтобы было действительно полновластное Политбюро, объединяющее всех политиков нашей партии, и вместе с тем, чтобы был подчиненный ему технически выполняющий его постановления секретариат“ …Подчинить секретариат вождям… я неоднократно говорил группе товарищей — ленинцев, я повторяю это на съезде: я пришел к убеждению, что тов. Сталин не может выполнить роли объединителя большевистского штаба… Эту часть своей речи я начал словами: мы против теории единоличия, мы против того, чтобы создавать вождя! Этими словами я кончаю речь свою»[194]. Зал негодовал. «Раскрыли карты!» — кричали с мест. Делегаты стоя аплодировали Сталину, подвергшемуся нападению «новой оппозиции». Сведя все к персональному вопросу Сталина, Каменев подтвердил утверждение своих противников о личном характере недовольства оппозиционеров. Так, Петровский говорил на съезде: «Сначала были личные расхождения, а дальше началась уже несогласованная работа, а потом искание позиций, которые можно было бы подвести под эти расхождения и разногласия»[195].

Споры уже ничего не решали — позиции делегатов были известны заранее — ленинградская оппозиция плюс Каменев и Крупская с одной стороны, все остальные делегаты, подобранные аппаратно — с другой. И Троцкий, не сказавший ни слова.