Возлюби ближнего своего

— Вы — Людвиг Керн, без подданства, студент, родились тридцатого ноября тысяча девятьсот четырнадцатого года в Дрездене, не так ли? — равнодушно спросил чиновник и заглянул в бумаги.

Керн кивнул. Он не мог говорить — вдруг пересохло в горле. Чиновник вопросительно посмотрел на него.

— Да, — хрипло ответил Керн.

— Вы проживали в Австрии без документов и без прописки...

Чиновник быстро читал протокол.

— Суд приговорил вас к двухнедельному заключению. Это наказание вы уже отбыли. Теперь мы высылаем вас из Австрии. Любая попытка вернуться наказуема. Вот судебное решение о высылке. Распишитесь в том, что ознакомились с этим решением, и знайте, что любая попытка вернуться влечет за собой уголовную ответственность. Вот тут, справа.

Чиновник закурил сигарету. Керн не мог оторвать взгляда от жилистой рыхлой руки, державшей спичку. Через два часа этот человек, вероятно, запрет на замок свой письменный стол и отправится куда-нибудь поужинать; потом, возможно, сыграет в тарок и выпьет пару стаканчиков молодого вина. Около одиннадцати он зевнет, расплатится по счету и скажет: «Я устал. Пойду-ка домой спать». Домой... Спать... В этот же час леса и поля у границы будут окутаны густым мраком... Мрак, чужбина, страх. И, затерянный среди всего этого, одинокий, спотыкающийся, усталый, томящийся по людям и боящийся их, будет брести он, Людвиг Керн, крохотная мерцающая искорка жизни. И все только потому, что его и этого скучающего чиновника за письменным столом разделяет кусок бумаги, именуемый паспортом. Их кровь одинаковой температуры, их глаза устроены одинаково, их нервы реагируют на одни и те же раздражения, их мысли развиваются в одинаковых направлениях — и все же между ними пропасть, ничто у них не одинаково, уютное спокойствие одного — пытка для другого, один — власть имущий, другой — отверженный; и пропасть, разделяющая их, — всего лишь клочок бумаги, на котором не написано ничего, кроме имени и нескольких незначительных сведений.

— Вот здесь, справа, — сказал чиновник. — Имя и фамилия.

Керн встряхнулся и поставил свою подпись.

— К какой границе отвезти вас? — спросил чиновник.

— К чешской.

— Хорошо. Через час в путь. Вам дадут провожатого.

— В доме, где я жил, у меня остались кое-какие вещи. Могу ли я взять их перед отправкой?

— Что еще за вещи?

— Чемодан с бельем и всякая мелочь.

— Хорошо. Скажете об этом чиновнику, который поедет с вами к границе. Зайдете с ним за вещами.

Инспектор отвел Керна обратно в камеру и ушел со Штайнером.

— Ну что? — с любопытством осведомилась «курица».

— Через час нас выпустят.

— Jezus Chrystus! — воскликнул поляк. — Опять начинается паршивая жизнь. Вот дерьмо-то!

— А ты что — хотел бы остаться здесь? — спросила «курица».

— Если бы кормили получше... и дали легкую работу... скажем, рассыльным по тюрьме... тогда с удовольствием.

Керн достал носовой платок и, насколько это было возможно, почистил свой костюм. За две недели его рубашка сильно загрязнилась. Он завернул манжеты. Поляк наблюдал за ним.

— Пройдет год-другой, и ты перестанешь обращать на это внимание, — пророчески изрек он.

— Куда направляешься? — спросила «курица».

— В Чехословакию. А ты? В Венгрию?

— В Швейцарию. Я все обдумал. Давай вместе. Оттуда нас перебросят во Францию.

Керн отрицательно покачал головой.

— Нет, я постараюсь попасть в Прагу.

Через несколько минут привели Штайнера.

— Ты знаешь, как зовут полицейского, который тогда ударил меня по лицу? — спросил он Керна. — Леопольд Шефер. Его адрес — Траутенаугассе, двадцать семь. Мне зачитали протокол, там это написано. О том, что он меня ударил, разумеется, ни слова. Сказано лишь, что я ему угрожал. — Он посмотрел на Керна. — Как ты думаешь, забуду я это имя и адрес?

— Нет, — сказал Керн. — Наверняка не забудешь.

Вскоре появился полицейский в штатском. Он приказал Штайнеру и Керну собраться и следовать за ним. Керн сильно волновался. Выходя из здания, он невольно остановился. Мягкий ветер пахнул ему в лицо. Небо было голубым, а вдали над домами сверкали крыши в последних красноватых отблесках солнца, мерцал Дунайский канал, а на мостовых сквозь поток спешащих домой или прогуливающихся людей с трудом протискивались большие красные автобусы, облитые закатным блеском. Совсем близко торопливо прошла стайка смешливых девушек в светлых платьях. Керну казалось, что он никогда еще не видел ничего столь прекрасного.

— Ну, что ж, пошли! — сказал полицейский.

Керн вздрогнул. Заметив, что какой-то прохожий бесцеремонно разглядывает его, он сконфуженно оглядел свою одежду.

Они шли по улице, полицейский держался посередине. На тротуарах перед кафе были расставлены столики и стулья, всюду сидели радостные, оживленно болтающие люди. Керн наклонил голову и убыстрил шаг. Штайнер смотрел на него с добродушной насмешливостью.

— Ну как, малыш? Не про нас такая жизнь, верно?

— Нет, не про нас, — ответил Керн и сжал губы.