Возлюбленная

Белые, добравшись до того места, где привязали лошадей, сразу взбираются в седла и как-то сразу становятся тише; теперь они разговаривают о тех проблемах, с которыми им пришлось столкнуться. У них беспокойств хватает. В который раз они твердят учителю, что Гарнер совершенно испортил своих рабов. Он ведь противозаконными делами занимался, Гарнер этот: позволял ниггерам подрабатывать на стороне, чтобы выкупить себя на волю; даже разрешал им ружьями пользоваться! Может, вы думаете, он, как это делают все, спаривал своих негров, чтобы получить побольше рабов? Нет, черт побери! У него, видите ли, были совсем другие планы: он хотел, чтобы они жили в браке! Вот это уж просто ни в какие ворота не лезет! Учитель вздыхает и говорит, что прекрасно все это знает. Он ведь и приехал сюда только затем, чтобы навести наконец порядок. Но теперь все оборачивается куда бо́льшими неприятностями; мало ему было идиотского наследия Гарнера; теперь вот по крайней мере два негра пропали, а может, и три, потому что вряд ли они найдут того, по имени Халле. А невестка чересчур слаба и проку от нее никакого. Черт побери, не хватало только, чтоб все остальные негры теперь разбежались со страха! Придется продать вот этого долларов за девятьсот, если получится, а потом вовсю следить за той беременной самкой и ее детенышами, и за этим Халле, если он его отыщет. Денег, которые он получит за «вот этого», хватит на двух молодых, лет двенадцати-пятнадцати. И тогда, если считать беременную самку, ее троих щенков и еще одного, который вот-вот родится, у него с племянниками получится уже семь рабов; может, в этом случае Милый Дом как-то и окупит все то, что ему пришлось из-за этой фермы пережить, все его хлопоты.

– Ты думаешь, Лилиан поправится?

– Кто ее знает? Пятьдесят на пятьдесят.

– Ты ведь был женат на ее золовке, верно?

– Ну да.

– Та что, тоже болела сильно?

– Да она вообще не очень крепкая была. От лихорадки скончалась.

– Что ж, тебе оставаться вдовцом ни к чему.

– Сейчас я пока что только о Милом Доме думаю.

– И знаешь, тут тебя упрекнуть не за что! Уж тут-то тебе неприятностей хватило с избытком.

Они надевают на Поля Ди ошейник с тремя шипами, так что лечь он не может, и сковывают ему ноги кандалами. Число «два», которое он слышал собственными ушами, не выходит у него из головы. Двое. Двое? Два негра пропали? Полю Ди кажется, что сердце у него вот-вот выпрыгнет. Они собираются искать Халле, не Поля Эй. Значит, они поймали Поля Эй, а уж если белые тебя поймали, пиши пропало.

Учитель долго смотрит на него, прежде чем закрыть дверь хижины. Настороженно так смотрит. Но Поль Ди даже глаз на него не поднимает. Брызгает мелкий дождичек. Дразнящий августовский дождик – он пробуждает надежды, которым не дано осуществиться. Поль Ди думает о том, что должен был бы спеть вместе с Сиксо. Громко. Что-нибудь такое громкое и раскатистое, подходящее к той мелодии, что напевал Сиксо. Вот только слова его сбили с толку – он тех слов не понимал. Да какая разница – понимал, не понимал; он отлично понял то, что за этими словами стояло: свобода и ненависть, словно Сиксо танцевал джубу[15].

Теплый мелкий дождичек то начинается, то перестает, и так без конца. Полю Ди кажется, что он слышит рыдания; вроде бы они доносятся из окна миссис Гарнер. Впрочем, плакать может кто угодно, даже кошка, когда кота зовет. Устав держать голову прямо, он осторожно опускает подбородок, упираясь в ошейник с шипами, и размышляет, как бы ему подобраться к очагу, разжечь огонь и вскипятить немножко воды – он давно ничего не ел. Именно этим он и занят, когда в его хижину вдруг входит Сэти, промокшая насквозь, с огромным торчащим животом. Она сообщает ему, что твердо решила бежать. Она только что вернулась после того, как отвела своих детишек в кукурузу. Тех белых поблизости не видно. Но она нигде не может найти Халле. Кого же все-таки поймали? Убежал ли Сиксо? И где Поль Эй?

Поль Ди рассказывает ей, что знает: Сиксо мертв; той женщине с тридцатой мили удалось убежать, но он понятия не имеет, что случилось с Полем Эй или Халле.

– Где же он может быть? – спрашивает Сэти.

Поль Ди пожимает плечами, потому что покачать головой не может.

– Ты сам видел, как Сиксо умер? Ты в этом уверен?

– Уверен.

– Он был в сознании? Он их видел и все понимал?

– Он был в сознании. Все понимал и смеялся.

– Сиксо – смеялся?

– Это стоило послушать, Сэти.

Платье Сэти исходит паром у слабенького огня, на котором он кипятит воду. Очень трудно двигаться со скованными ногами, да и «украшение» на шее страшно мешает. Стыдясь своей беспомощности, он старается не смотреть ей в глаза, а когда случайно их взгляды пересекаются, он замечает, что глаза у нее абсолютно черные – белков не видно. Она говорит, что ей пора, и он думает, что побег ей, конечно, не удастся – она и до ворот добраться не сможет; но он ее не разубеждает. Он понимает, что никогда больше не увидит ее, и сердце у него замирает при этой мысли.