Возлюбленная

– Послушай-ка, – окликнул он Поля Ди, – тут наверху крест, так я полагаю, это церковь или что-то вроде. По-моему, стоит поуважительней к такому месту относиться. Ты меня понимаешь?

– Да, сэр, – сказал Штамп. – Тут вы правы. Я ведь как раз об этом и пришел с ним потолковать. Как раз об этом самом.

Всадник возмущенно поцокал языком и неспешно поехал прочь. Штамп водил по ладони левой руки пальцем правой.

– Ты должен выбрать, – произнес он. – Выбирай любого. Тебя никто беспокоить не станет, коли ты сам не захочешь. Хочешь – ко мне. Или к Элле. Или к Вилли Пайку. Все мы небогаты, но у нас найдется местечко еще для одного человека. Заплатишь немножко, когда сможешь; а не сможешь – тоже сойдет. Подумай об этом. Ты ведь взрослый мужчина, и я не могу заставить тебя что-то сделать против твоей воли. Но ты все-таки об этом подумай.

Поль Ди промолчал.

– Если я тебе зло причинил, так я сюда и явился, чтоб хоть немного его исправить.

– Не требуется. Совсем не требуется.

Какая-то женщина с четырьмя детьми, проходя по другой стороне улицы, помахала им рукой и улыбнулась:

– Эй, привет! Не могу подойти, спешу. Увидимся в церкви.

– Непременно, – откликнулся Штамп. – А вот и еще одна, – сказал он Полю Ди. – Библия ее зовут, Библия Вудраф, сестра Абеля. Она на фабрике работает, где делают щетки из свиной щетины и свечи. Вот ты поживешь тут подольше – сам увидишь, что нет лучше людей, чем в этих местах. Гордость, хм, что ж, гордость им, правда, немного мешает порой. И заблуждаться они тоже могут, особенно если решат, что кто-то слишком высоко нос задрал, но когда до дела доходит, так все с самой лучшей стороны себя показывают, так что любой тебя к себе пустит.

– А как насчет Джуди? Она меня пустит к себе?

– Это зависит от того, что у тебя на уме.

– Так, значит, ты все-таки знаешь Джуди?

– Юдифь. Я всех здесь знаю.

– И на Планк-роуд?

– Всех.

– Что ж, пустит она меня к себе?

Штамп наклонился и стал расшнуровывать ботинок. Двенадцать черных крючков, по шесть с каждой стороны внизу, и четыре пары дырочек сверху. Он распустил шнурки до самого низу, аккуратно поправил язычок и снова зашнуровал ботинок. Когда он добрался до верху, то тщательно скручивал разлохматившиеся концы шнурков, прежде чем сунуть их в дырочку.

– Дай-ка я расскажу тебе, как заполучил это свое имя. – Штамп туго затянул узел, потом так же туго завязал шнурок бантиком. – Меня звали Джошуа, – сказал он. – А я себя переименовал и хочу рассказать тебе, почему это сделал. – И он стал рассказывать Полю Ди о Вашти. – Я никогда ее и пальцем не тронул. Ни разу. Почти год. У нас посевная была, когда все это началось, и урожай поспел, когда кончилось. Странно, мне казалось, что дольше. Мне бы надо было сразу убить его. Она не велела, а надо было. Тогда я, конечно, еще такого терпения не набрался, как сейчас, и решил: может, у кого-то еще тоже терпения не хватает? У его жены, например. Эта мысль прямо-таки из головы у меня не выходила; дай, думаю, выясню все-таки, как ей это нравится. Мы с Вашти днем вместе в поле работали, а потом она на всю ночь уходила. Я к ней и пальцем не прикасался, и, черт меня побери, если я ей за день хоть три слова сказал. Но я все старался как-нибудь поближе подобраться к господскому дому, чтоб ее увидеть, жену нашего молодого хозяина. Да он и сам-то мальчишкой был. Лет восемнадцать, от силы двадцать. Наконец я ее заприметил; она стояла на заднем дворе у ограды. Стакан воды в руках. Пошел я туда, остановился неподалеку и шляпу снял. Потом говорю: «Простите, мисс, вы Вашти не видали? Жену мою, Вашти?» Маленькая она такая была, жалкая. Волосы черные. Лицо – не больше моего кулака. Она говорит: «Что? Какую Вашти?» Я и поясняю: «Да Вашти, мэм. Мою жену. Она говорила, что должна вам яйца принести. Не знаете, принесла или нет? Да вы ее точно знаете, она такую черную ленточку на шее носит». Молодая хозяйка порозовела, и я понял, что она все знает. Ведь это он Вашти камею на черной ленточке подарил. Она всякий раз ее надевала, когда к нему на свидания собиралась. Ну, я снова свою шляпу надеваю и говорю: «Ежели вы ее увидите, мисс, так скажите, что я ее искал, пожалуйста. И спасибо вам, мисс». Потом я сразу ушел, не стал ждать, пока она что-то скажет. Даже оглянуться не смел, пока подальше за деревья не отошел. Но она так и осталась стоять там. Голову опустила и в стакан смотрела. Я-то надеялся, что это мне куда больше удовлетворения принесет, а получилось скверно. А еще я надеялся, что, может, она все-таки вмешается и прекратит это, но они продолжали встречаться. Пока однажды утром Вашти не вошла в дом и не села молча у окна. Воскресенье было. По воскресеньям мы на своих клочках земли работали. Она сидела у окошка и глядела на улицу. А потом и говорит: «Ну вот, я и вернулась, я вернулась, Джош». А я все смотрел ей в затылок. У нее такая тонкая шейка была. И я вдруг решил сломать ей ее. Знаешь, как хворостинку – щелк и все. Ох и противно у меня на душе было, гнуснее не придумаешь!

– И ты это сделал? Сломал ей шею?

– Угу. И переменил свое имя.