Возлюбленная

Кого-то из них нужно было спасать, но если Денвер не найдет работу, то спасать будет некого. И не к кому будет возвращаться домой. И самой Денвер тоже тогда не будет. Это была новая мысль, призывающая Денвер обратить внимание и на себя тоже, и себе тоже как-то постараться сохранить жизнь. Мысль эта могла бы у нее и не появиться, если бы она не встретила Нельсона Лорда, который выходил из дома своей бабушки как раз в тот момент, когда Денвер туда входила, чтобы поблагодарить за принесенные полпирога. Он только улыбнулся и сказал: «Подумай о себе, Денвер, пожалуйста», но ей показалось, что ради этих слов и был создан человеческий язык. В первый раз, давно, когда он разговаривал с ней, его вопросы намертво сковали ей уши. Теперь же его слова открыли ей разум. Пропалывая грядки в огороде, выдергивая из земли овощи, готовя еду, моя посуду, Денвер обдумывала, что и как ей делать. Больше всего надежды было на Бодуинов, ведь они уже два раза им помогали. В первый раз – Бэби Сагз, во второй – матери Денвер. Почему бы им не помочь и ей, представительнице третьего поколения этой семьи?

Она долго блуждала по улицам Цинциннати и добралась до цели только после полудня, хотя вышла с рассветом. Дом стоял довольно далеко от тротуара, его большие окна смотрели через сад на шумную улицу. Негритянка, открывшая ей парадную дверь, спросила:

– Тебе чего?

– Можно мне войти?

– Зачем?

– Я хочу видеть мистера и миссис Бодуин.

– Мисс Бодуин. Они брат и сестра.

– Ой, простите!

– Зачем они тебе понадобились?

– Я ищу работу. Я думала, они, может, что-нибудь мне подскажут.

– Ты ведь из семьи Бэби Сагз, верно?

– Да, мэм.

– Ну так входи. И так уже мух напустила. – Женщина провела Денвер на кухню, приговаривая: – Самое главное – знать, в какую дверь постучаться. – Но Денвер ее почти не слушала: она только что прошла по чему-то мягкому и голубому. И все вокруг было уютным, мягким и голубым. Застекленные шкафы битком набиты какими-то красивыми блестящими вещами. Книги на столах и на полках. Жемчужно-белые лампы со сверкающими металлическими подставками. И запах – похожий на аромат одеколона, которым она поливалась в зеленой комнатке, но только несравненно лучше.

– Садись, – сказала негритянка. – Знаешь, как меня звать-то?

– Нет, мэм.

– Джани. Джани Вэгон.

– Как поживаете?

– Прекрасно. Я слышала, мать твоя заболела, это правда?

– Да, мэм.

– Кто же за ней ходит?

– Я. Но мне обязательно нужно работу найти.

Джани рассмеялась.

– Знаешь что? Я тут живу с четырнадцати лет, но как вчера помню, когда Бэби Сагз, святая, впервые пришла сюда и села точнехонько вон там, где ты сидишь. Ее один белый мужчина привез. А потом она получила и дом, в котором все вы живете, и все остальное.

– Да, мэм.

– А с Сэти-то что случилось? – Джани прислонилась к раковине, скрестив на груди руки.

С нее запрашивали не так уж дорого, но ей показалось – непомерно много. Никто не собирался помогать ей, пока она не расскажет всего. Это было совершенно ясно. Ни Джани, ни кто-то другой. А значит, она не позволит ей повидаться с Бодуинами. И тогда Денвер рассказала этой чужой женщине то, чего не рассказывала никому, даже Леди Джонс. Выслушав ее, Джани тут же предположила, что Бодуинам потребуется еще одна прислуга, даже если сами они об этом еще и не знают. Она здесь единственная служанка, и теперь, когда ее хозяева стареют, уже не может заботиться о них, как прежде. Тем более что они все чаще и чаще просят ее ночевать здесь. Может быть, удастся уговорить их, чтобы Денвер подменяла ее на ночь? Приходила, скажем, сразу после ужина и оставалась до утра; может быть, даже завтрак готовила и ела сама. Тогда у нее хватило бы времени на Сэти днем, а ночью она бы немножко подрабатывала. Как ей нравится такой план?

Денвер описала Возлюбленную как свою родственницу, которая жила у них в доме, но теперь заболела, мучает мать до смерти и ужасно мешает им обеим жить. Но Джани, похоже, куда больше интересовало состояние Сэти; а, судя по рассказам Денвер, несчастная женщина, видать, потеряла рассудок. Это была совсем не та Сэти, какую Джани хорошо знала. Эта Сэти, верно, совсем обезумела – что ж, так и должно было случиться: слишком уж она самостоятельная была да гордая, слишком нос задирала. Денвер поежилась, услышав недобрые слова в адрес матери, заерзала на стуле и, опустив голову, уставилась на раковину. Джани Вэгон продолжала рассуждать о неуместной гордыне, пока не добралась до Бэби Сагз, и тут у нее нашлись одни только хорошие слова.

– Я-то никогда на Поляну слушать ее проповеди не ходила, но она всегда была ко мне так добра! Всегда! Другой такой больше никогда на свете не будет.

– Я тоже по ней скучаю, – сказала Денвер.

– Ну еще бы не скучать. Все по ней скучают. Это была хорошая женщина.

Денвер молчала, и Джани заглянула ей в лицо.

– Никто из твоих братьев так и не вернулся, чтобы вас проведать?

– Нет, мэм.

– И вестей от них не было?

– Нет, мэм.

– Видно, несладко им жилось в этом доме. Скажи-ка, а у этой женщины, у родственницы вашей, морщинки на руках есть?

– Нет, – ответила Денвер.