Возлюбленная

– Уезжайте-ка вы отсюда? Похоже, здесь вам больше делать нечего. Теперь моя очередь настала.

Учитель яростно хлестнул себя шляпой по ляжке, сплюнул и пошел прочь от дровяного сарая. Его племянник и охотник за рабами двинулись следом. Они не смотрели на старую женщину, что стояла среди грядок с перцем в дурацкой шляпе с цветочками. И не смотрели на тех семерых или больше негров, которые все-таки подошли поближе, несмотря на угрозы охотника с ружьем. Довольно с них негритянских глаз. Остановившихся открытых глаз тех чернокожих мальчишек, что лежали на грязных опилках; мертвых глаз той крошки, видневшихся сквозь мокрые от крови пальцы ее матери, придерживавшей девочке голову, чтобы не отвалилась; глазенок того грудного негритенка, который, весь наморщившись, ревел на руках у старого безумного негра, у которого глаза были похожи на деревянные пуговицы, и смотрел он только себе под ноги. Но хуже всего были глаза молодой негритянки: у нее, казалось, вовсе не было глаз. Потому что белки в них исчезли совсем, так расширились зрачки, а радужки были черными, как и ее кожа; и от этого она выглядела безглазой.

Они привязали к ограде взятого взаймы мула, который должен был отвезти беглянку назад, в Милый Дом. Солнце было точно в зените, когда они двинулись прочь, оставив шерифа разбираться с разворошенным гнездом этих отвратительных «енотов». Вот они, свидетельства того, какие результаты дает глоток так называемой свободы, когда его получают те, кто не способен обходиться без посторонней заботы и наставлений, предохраняющих этих людей от дикости.

Шерифу тоже хотелось поскорее уехать. Хотелось постоять на ярком солнце, а не в темном сарае, предназначенном для хранения дров, угля, керосина – столь необходимых холодными зимами в Огайо, которые сейчас не выходили у него из головы, – и он с трудом сопротивлялся желанию выбежать отсюда на жаркое августовское солнце. Не потому, что ему было страшно. Вовсе нет. Ему было просто холодно. И ни до чего здесь не хотелось дотрагиваться. Младенец на руках у старика все еще плакал, и глаза той женщины, лишенные белков, по-прежнему смотрели прямо перед собой. Все здесь, казалось, окаменели и останутся такими до конца света. И вдруг один из мальчиков на полу глубоко вздохнул. Вздохнул так, словно проснулся после глубокого сладкого сна. И шериф тоже сразу очнулся и начал действовать.

– Я должен тебя арестовать. И давай без фокусов. Ты и так натворила предостаточно. А теперь пошли.

Она не пошевелилась.

– Пошли – и тихо мне, слышишь? Не то придется тебя связать.

Она продолжала стоять неподвижно, и шериф решил подойти к ней поближе и все-таки связать как-нибудь ее мокрые от крови руки, и тут чья-то тень на пороге заставила его обернуться. Это была старая негритянка с цветочками на шляпе.

Бэби Сагз сразу поняла, кто еще жив, а кто нет, и направилась прямо к мальчикам, валявшимся на грязном полу. Старик придвинулся к неподвижно застывшей женщине с невидящими глазами:

– Сэти, возьми мою ношу и дай мне твою.

Она медленно обернулась к нему и, взглянув на младенца, которого он прижимал к груди, издала какой-то низкий горловой возглас; будто удивленный, словно совершила небольшую ошибку – тесто забыла посолить или что-нибудь в этом роде.

– Я пойду за повозкой, – сказал шериф и наконец вышел из сарая на солнце.

Но ни Штамп, ни Бэби Сагз не могли заставить Сэти отдать малышку – Господи, неужели она уже ползала? Сэти пошла из сарая к дому, упорно прижимая девочку к себе. Бэби Сагз уже перенесла мальчиков в дом и обмывала им головы, оттирала кровь с ручонок, приподнимала им веки, все время нашептывая: «Прости меня, Господи, прости меня!» Она перевязала им раны и заставила подышать камфарным маслом; только тогда она обратила внимание на свою невестку. Взяла плачущую малышку у Штампа из рук, поносила ее на плече минутки две и остановилась перед Сэти.

– Пора кормить младшенькую, – произнесла она как ни в чем не бывало.

Сэти потянулась к Денвер, так и не выпуская из рук ту, мертвую девочку.

Бэби Сагз покачала головой.

– Каждую по очереди, – сказала она и быстро подменила мертвую на живую. Мертвую вынесла в гостиную. Вернувшись, она увидела, что Сэти собирается сунуть окровавленный сосок в ротик младшенькой. Бэби Сагз стукнула кулаком по столу и заорала: – А ну вымойся! Вымойся сперва!

И тут они схватились не на шутку. Словно соперницы в борьбе за сердце возлюбленного, схватились они из-за грудного младенца. Бэби Сагз схватку проиграла. Она поскользнулась на луже крови и упала. Так что Денвер пила материнское молоко, смешанное с кровью сестренки. Такую картину и застал вернувшийся с соседской повозкой шериф. Он велел Сэти сесть в повозку, а Штампа посадил на козлы.