Возлюбленная

– Что? Как ты сказала? Да как ты смеешь мне возражать?

– Я прошу только, чтоб вы мне ничего не говорили сегодня.

– Знаешь что… давай-ка побыстрей пирожки делай!

Сэти взглянула на гору фруктов и взяла в руки нож.

Когда сок из пирожков зашипел на дне духовки, а Сэти уже вовсю занималась картофельным салатом, явился Сойер и сказал:

– Только смотри, чтоб пирожки не слишком сладкие были. Ты слишком сладкие делаешь, людям не нравится.

– Делаю, как всегда делала.

– Вот-вот. Всегда делаешь слишком сладкие.

Ни одной порции колбасок обратно не принесли. Повар отлично их готовил, и к концу дня в ресторане Сойера их никогда не оставалось. Так что если Сэти хотела взять немного колбасок себе, приходилось откладывать сразу, как только они были готовы. Зато осталось вполне приличное рагу. Дело в том, что и все ее пирожки тоже были проданы. Было, правда, немного рисового пудинга и половина круглого имбирного пряника, который получился не ахти каким вкусным. Если бы она была повнимательнее и перестала предаваться мечтам, ей не пришлось бы теперь собирать себе на обед всякие остатки, словно крабу какому-то. Она не очень-то умела определять время по часам, но знала, что когда стрелки сходятся наверху, словно для молитвы, то с основной работой должно быть покончено. Она положила рагу в банку с жестяной крышкой и завернула остатки имбирного пряника в кусок бумаги. Сунув все это в карманы юбки, она принялась за уборку. Она взяла такую малость – и сравнивать нечего с тем, что уносили домой повар и оба официанта. Мистер Сойер включал обед для своих работников в условия контракта – и платил ей еще три доллара сорок центов в неделю – и Сэти с самого начала дала ему понять, что будет уносить свой обед домой. Но спички или немного керосину, соли, масла – все это она тоже порой брала и всегда при этом испытывала стыд, потому что спокойно могла себе позволить купить все это; просто не желала стоять в длинной очереди в магазине Фелпса, где всех белых обслуживали вне очереди, а целая толпа чернокожих, заглядывавших в заднюю дверь, терпеливо ждала, когда хозяин соизволит обратить на них внимание. Стыдно Сэти было еще и потому, что она считала это самым настоящим преступлением, а забавные доводы Сиксо на сей счет нисколько не меняли ее отрицательного отношения к воровству; точно так же, как его доводы не смогли убедить тогда учителя в Милом Доме.

– Это ты украл молочного поросенка? Ну да, так и есть, поросенка украл ты. – Учитель говорил тихо, но твердо и как-то равнодушно – словно ответа ему не требовалось. Сиксо сидел, не пытаясь ни просить о снисхождении, ни отрицать свою вину. Просто сидел, держа в руке тонкую полоску постного мяса; нежные хрящики свернулись в оловянной плошке и просвечивали, как драгоценные камни – еще грубые, необработанные, но все-таки хорошая добыча.

– Значит, ты украл этого поросенка? Верно?

– Нет, – сказал Сиксо, но из вежливости, не сводя глаз с мяса, прибавил: – Сэр.

– И ты говоришь, что не крал его, глядя мне прямо в глаза?

– Нет, сэр. Я его не крал.

Учитель улыбнулся.

– Это ты его зарезал?

– Да, сэр. Я.

– А разделал его кто?

– Я, сэр.

– Кто же его сварил?

– Я, сэр.

– Прекрасно. А кто его съел?

– Я, сэр. Конечно же я.

– И ты еще будешь говорить мне, что это не воровство?

– Нет, сэр. Не воровство.

– А что же?

– Забота о вашей собственности, сэр.

– Что?

– Сиксо сеет рожь, выбирая для нее лучший участок. Сиксо возделывает и поит землю, чтобы у вас урожай был больше. Сиксо поит и кормит Сиксо, чтоб потом он мог принести вам как можно больше пользы.

Умно сказано, однако учитель все равно избил Сиксо, чтобы наглядно продемонстрировать всем, кому принадлежит право давать определения вещам и делам – уж во всяком случае, не тем, кто сам подлежит определению. После смерти мистера Гарнера от дырки в ухе – миссис Гарнер сказала, что у него лопнула барабанная перепонка из-за апоплексического удара, а Сиксо уверял, что тут скорее порохом пахнет – все, чего бы они ни коснулись, могло быть рассмотрено как предмет воровства. Ни одного початка кукурузы, ни одного яйца, даже если курица снесла его метрах в двух от ограды, там, где и сама не помнит, они взять не имели права: решительно все считалось кражей. Учитель отнял у мужчин Милого Дома ружья, и тогда, лишенные охоты как развлечения и возможности несколько улучшить свой рацион, состоявший из хлеба, бобов, мамалыги, овощей и кусочка мяса в дни забоя скота, они начали воровать по-настоящему, и это стало не только их правом, но и обязанностью.