Возвращение блудного сына

— Вот об этом ты зря беспокоишься. Выгнать я тебя и так могу, и никаких объяснений давать не буду. Иди и делай, что приказано!

Он взял два листа бумаги и стал аккуратно втискивать между ними хрустящий копировочный лист.

«Сейчас приказ напишет…» — уныло подумалось Семену.

Из окна влажно потянуло, и, спасаясь от хлынувшего, над городом ливня, в кабинет влетел воробей, весело заскакал по чистому исщербленному полу. Начальник губрозыска скомкал бумагу вместе с копиркой, нацелился, прищурясь, и бросил в птицу. Воробей, чивкнув, вспорхнул под потолок, уселся на раму портрета Маркса, удивленно лупая глазками, стал смотреть на происходящую внизу жизнь. Эта жизнь непонятно двигающихся, громко трубящих и грохочущих существ была любопытна птице — склонив головку, она наблюдала за ними. Открылась дверь, и образовавшийся сквозняк вынес воробья на улицу, под дождь.

Семен же двинулся к себе. Сначала его решение было окончательным и твердым: ни в какую артель он ни за что не пойдет. Просто не позволит, чтобы им помыкали, как желторотым новичком! Однако, вдумавшись в слова и интонации голоса Войнарского, он потихоньку пришел к выводу: стоит ему сейчас ослушаться, и другого разговора больше не будет. Его просто выгонят из угрозыска, не давая никаких объяснений. Напишется знакомым образом приказ под копирочку — и все, гуляй, Сеня! А куда же он тогда пойдет?

И, содрогаясь и всхлипывая от ненависти к Войнарскому, Семен понесся разыскивать улицу Жертв царизма, где укладывала мостовую таинственная артель.

45

Нищий ковылял рядом с Малаховым и зевал на всю окрестность:

— Как меня не знать! Бабина — кто не знает! Тоже и уважают, слышь! У тебя, к случаю, деньги нет, а у меня есть. Ну и на, возьми, да другой раз и сам бездольному дай. А все ж уйду я, друг-сердяга. Охота уж мне теперь возля Лавры пожить, там у монахов сыто, а здесь — строжать стал народ!

— Нет, подожди! — не унимался Малахов. — Да где ж это я тебя видел-то?

Бабин похрумкал сухариком.

— Это — дело твое, ты и думай. Только… в губрозыске я тебя не стречал? Я там ча-асто теперь бываю. Тоже уважают! — вильнув глазами, хвастанул он.

— В губрозыске? Это может… Точно! Тебя там обыскивали, да? И старичок еще, добросовестный, был. Ох, господи! — Он схватился за голову. — Вон что! А я-то мучаюсь… Нет. Я тебя и раньше видел.

— А! — равнодушно откликнулся нищий. — Отстань, надоел. Хошь, гривенник дам?

— Все-таки интересно: почему это твоя личность меня в такое смущение ввела? Из снов ведь не вылазил! Не так это просто…

— Приду в губрозыск, — втолковывал свое бродяга, — робята счас это: «О, Бабин! Друг сердешной, таракан запешной! Давно тебя ждем-пождем…»

— Где-где это тебя так встречают?

— В губрозыске, где! Я там всех робят знаю! Уважа-ают…

Однако при подходе к знакомому зданию Бабин обнаружил неуверенность: замедлил шаг и стал красться, прячась за углы домов. Николай хотел уйти, но Бабин сам не отпустил его. Хватаясь за локоть, словно ища защиты, он бормотал торопливо:

— Как бы того старичка не встренуть, добросовестного-то. Правди-ивый старичок. От таких костылем не отобьёсся. Всю суть наизнанку вывертывает. Боюсь же я его, друг-сердяга!

Малахов не ответил: сопя и напрягаясь, ждал, когда выйдет из здания второй человек, образ которого не давал покоя; вот он появился. Николай выскочил из-за угла, где прятался вместе с бродягой, и быстрым шагом бросился догонять его.

…Зачем, ну зачем он это делает?!

Шататься по городу вечерами, вступать в разговоры с лохматым одноногим, идти следом за тихим, убитым горем старцем вместо того, чтобы выйти после рабочего дня на крылечко, окликнуть проходящего соседа и разговаривать с ним о вещах вроде бы простых до времени, пока не утихнет небесный пожар за горизонтом и ласковый женский голос не позовет в дом.

Страдает человек, и тяжки его страдания; ценой потрясений, тяжелейшей душевной работы достигает он наконец состояния житейского покоя, и вот снова кричит его душа, и идет он из дома, чтобы новые страдания, еще тяжелей прежних, пали на его долю.

Так что же понесло Николая на поиски и разговоры с чужими людьми? Он сам боялся признаться себе в том, как в некой слабости. Единственное, что брезжило в сознании, — люди эти каким-то образом связаны с темной полосой в его недальнем прошлом, где были банда, Фролков, вертлявая Раечка, сушки, высыпавшиеся из кармана простертого посреди улицы парня.

Узнала бы Маша, какими путями ходит теперь ее любимый, — небось нашептала, перекуковала бы ночной порой: «Подальше, подальше от них! Пожалей, дай пожить…» Но он никому не открывал своих мыслей, и новое его состояние было пока тайной для других.

…Догнав старика и поравнявшись с ним, Малахов сказал негромко и как будто безразлично:

— А ведь я тебя знаю, дядя…

Сказал и стал обгонять его.

Вохмин цапнул его сзади за плечо.