Возвращение Дикой Розы

Но Гонсалес-мужчина все последние дни находился в полном смятении. Никогда в жизни с ним не случалось такого — он как будто испытывал некую робость перед этой женщиной. Присмотревшись к Исабель повнимательнее, он, конечно, понял, что перед ним не юная девушка, но тем было хуже. Ведь всю жизнь он соблазнял молодых неопытных девиц, воздействуя на кого подарками, на кого красноречием. Он был уже далеко не молод и прекрасно понимал, что эту ни тем, ни другим не пронять. Эта была тонкая штучка. Но забыть о ней, выбросить из головы и заняться кем-то другим, попроще, он не мог. И это было самое странное. Всемирно известный проповедник доктор Гонсалес влюбился.

Исабель же как будто ничего не замечала. Какие бы пламенные взгляды Вилмар ни бросал на нее, она говорила с ним в том уважительном тоне, который приняла с самого начала. Сам проповедник не мог понять, действительно ли она не слышит, как иногда срывается его голос, не видит его жадных взглядов, или только притворяется. Он искренне надеялся на первое, потому что если эта женщина еще умеет так виртуозно притворяться, то она очень опасна.

Прошло несколько дней, и Гонсалес решил начать наступление. Нужно было, конечно, все как следует обдумать, рассчитать, но влюбленные, как правило, слепы и не видят того, что очевидно для всех остальных.

Как-то после удачного выступления, когда последовательницы учения об истинно христианском образе жизни провожали девушку-ангела буквально шквалом оваций, Вилмар вошел в комнату Исабель, где она снимала длинное белое платье, в котором она выходила на сцену. Когда проповедник вошел, она стояла посреди комнаты в одном нижнем белье.

Он открыл дверь и остановился, пораженный точеными пропорциями ее тела. Исабель не вздрогнула и не вскрикнула, как на ее месте сделало бы большинство женщин. Она очень спокойно выпрямилась и пристально посмотрела проповеднику прямо в глаза. Тот смешался.

— Я... — начал он. Он входил, собираясь сделать комплимент ее фигуре, но язык не слушался его. — Простите, я не знал...

Гонсалес, разумеется, прекрасно знал, даже нарочно рассчитывал, когда войти, чтобы застать Исабель неглиже. Но она повела себя так странно, что он не мог начать свой обычный игривый разговор.

— Ничего-ничего, — серьезно, без тени улыбки ответила девушка-ангел. — Вы ведь проповедник, я вам чужды мирские помыслы.

— Да, конечно, — был вынужден согласиться Гонсалес.

Разговор явно шел не в то русло.

— Но раз я вас смущаю... — сказала Исабель и накинула халат.

— Я вижу в людях не телесную оболочку, а душу, — заявил Гонсалес, хотя это были вовсе не те слова, которые он собирался сказать. — Но нас могут увидеть...

— Кто решится предположить, что у ВАС могут быть какие-то дурные помыслы? — Исабель смотрела на него серьезно, ее глаза выражали какое-то сильное чувство, в котором проповедник не был до конца уверен. Что эго? Преклонение? А может быть, все же хорошо скрытая насмешка?

— Люди часто склонны к пересудам... — неуверенно сказан он.

— А я в вас верю. — Исабель пронзила его взглядом. — Я столько раз разочаровывались в людях, но вы я уверена, не из таких.

Гонсалесу ничего не оставалось, как только сказать:

— М-да, но я только слуга Господа.

Он повернулся и вышел из комнаты. Его план внезапной атаки на Исабель провалился. Ее доверие к нему (или что добыло?) делало ее совершенно неприступной. Он вздохнул. Надо было искать какие-то необычные пути, но какие, он не знал.

Исабель тем временем спокойно переоделась в свою обычную одежду, села перед зеркалом, расчесала волосы и заколола их на затылке. Она посмотрела на свое отражение и вдруг игриво подмигнула самой себе. Если бы проповедник видел ее сейчас, он бы понял, что перед ним только что разыграли комедию, но он этого не видел и продолжал оставаться в полной растерянности.

На утро после зверского избиения Тино упорно молчал. Рохелио и Эрлинда по очереди пытались заговорить с ним, но сын только, не отрываясь, смотрел в одну точку.

Мать еще с вечера наложила ему на разбитое лицо примочки и проверила, не сломаны ли кости. Все ребра, к счастью, были целы. На утро опухоль на лице спала, и теперь о том, что произошло вчера, свидетельствовал лишь огромный лиловый синяк под глазом.

Маленькая Флорита несколько раз пыталась войти в комнату брата и была очень разочарована, когда ее туда не пустили.

— Тино? — крикнула ока, улучив момент. — Ты что, заболел?

Брат молчал.

— Тино! — не унималась Флорита. — Что с тобой? Ты умираешь? — В коридоре раздался громкий детский рев. — Не умирай, пожалуйста! Кто же тогда будет мне делать бумажные кораблики и самолетики?

Именно тогда Тино подал первые признаки интереса к жизни. Он перевел взгляд со стены, куда упорно смотрел уже несколько часов, и слабо улыбнулся: 

— Не реви, — сказал он. — Я буду делить самолетики. Только не реви.

Сестренка, напротив, зарыдала еще громче.

— А что же ты не вста-аешь! — сквозь слезы говорила она. — Что ты как бо-ольной!

— Я скоро встану, — сказал Тино.