Возвращение домой

Но тут от строя загонщиков докатилось громоподобное «Готово!», одна из птиц взмыла в воздух, Руперт напрягся, вскинул ружье и выстрелил, но слишком поздно. Птица полетела дальше, целая и невредимая. Со стороны загонщиков в неподвижном воздухе отчетливо послышалось: «Придурок долбанутый!»

– Говорила я тебе: сосредоточься, – самодовольно ухмыльнулась Афина.

В охотничий домик они вернулись в шесть вечера, загоревшие и усталые. Когда они с трудом преодолевали последний отрезок спуска с холма, Афина сказала:

– Приду и сразу плюхнусь в очень полную ванну с торфяно-бурой, очень горячей водой. А потом лягу на кровать и, вероятно, засну.

– Я тебя разбужу.

– Да уж, будь добр. Не хочу пропустить ужин: я нагуляла волчий аппетит.

– Джейми что-то говорил насчет народных танцев сегодня.

– Надеюсь, хоть не бал?!

– Нет. Просто свернут ковры и устроят танцульку под граммофон.

– О боже! Правда, есть одна загвоздка: я не умею танцевать народные шотландские танцы.

– Я тебя научу.

– А ты сам-то умеешь?

– Если честно, нет.

– Какой кошмар! Мы только все испортим.

– Ты ничего не можешь испортить. И ничто не может испортить сегодняшний день.

Не говори «гоп», пока не перепрыгнешь…

Не успели они войти в дом, как к ним в холл спустилась миссис Монтегью-Криштон, которая не пошла на охоту из-за домашних дел.

– Афина! Ах, дорогая моя, мне так жаль, но вам звонили из дому. – Афина встала как вкопанная, и Руперт увидел, как со щек ее сбегает краска. – Это был ваш отец. Он просто хотел передать, что некая миссис Боскавен очень больна. Он объяснил мне, что эта дама в очень преклонном возрасте… Он думал, что вы, возможно, захотите поехать домой…

Именно реакция Афины на это известие все переменила для Руперта. Она, как ребенок, разразилась рыданиями. Ему ни разу не приходилось видеть девушку, которая бы испытывала такое всепоглощающее горе. Ее громкие всхлипывания совершенно вывели из равновесия миссис Монтегью-Криштон, которая, как истинная шотландка, полагала, что чувства не следует выставлять напоказ. Руперт решительно взял Афину под руку и повел по лестнице, а когда они оказались в ее спальне, закрыл дверь, надеясь таким образом заглушить звук ее плача.

Вообще-то, он ожидал, что она бросится ничком на кровать и предастся горю, но она, все еще всхлипывая и задыхаясь, вытащила из гардероба свой чемодан, швырнула его в раскрытом виде на кровать и стала как попало заталкивать туда охапки одежды. До сих пор он видел такое только в кино.

– Афина…

– Мне нужно домой. Я возьму такси. Я сяду на поезд.

– Но…

– Ты не понимаешь. Это тетя Лавиния. Папчик не позвонил бы, если бы думал, что она поправится. Если она умрет, как мне пережить такое, ведь она всегда была с нами!.. И я не могу оставить маму и папчика убиваться там без меня, я должна быть рядом и горевать вместе с ними.

– Афина…

– Я должна выехать немедленно. Будь другом, разузнай расписание поездов, допустим, из Перта. Попробуй заказать место в спальном вагоне. Хотя любое сойдет… И почему только я оказалась так далеко!

При последних ее словах у него почему-то возникло такое чувство, будто это он во всем виноват. Ее горе надрывало ему сердце, он не мог видеть ее такой несчастной.

– Я отвезу тебя… – пообещал он.

В ответ на свою невероятную самоотверженность он ожидал пылких слов благодарности и слез, но непредсказуемая, как всегда, Афина лишь бросила раздраженно:

– Не глупи! – Раскрыв створки гардероба, она стала срывать с вешалок платья. – Разумеется, ты не можешь везти меня. Твое место здесь. – Она бросила ворох одежды на кровать и вернулась за новым. – Ты должен стрелять тетеревов. Ты не можешь просто взять и уехать, оставив мистера Монтегью-Криштона без стрелка. Это было бы вопиюще невежливо. – Она свернула свое синее вечернее платье и затолкала его в угол чемодана, потом повернулась к Руперту. – И потом, тебе здесь так хорошо, так весело, – добавила она трагично, и глаза ее вновь наполнились слезами, – я же знаю, ты мечтал об этом… так… до-олго!..

Все было верно, но от этого не легче; Руперт заключил девушку в объятия и дал ей выплакаться. Он был потрясен до глубины души, ибо никогда не подозревал, что Афина, всегда столь легкомысленная, беспечная, «несерьезная», способна на чувства такой силы и глубины, на такую любовь, такую преданность своей семье. Почему-то, возможно намеренно, она скрывала от него все эти чувства, и теперь у Руперта было ощущение, что он видит новое лицо девушки, другую сторону ее личности.

Его носовой платок был насквозь пропитан потом и перепачкан ружейным маслом, поэтому он подал ей полотенце для лица, чтобы она высморкалась и вытерла слезы.

– Я тебя отвезу, – повторил он. – Все равно мы собирались в Корнуолл, так что теперь просто приедем раньше, чем планировали. Я все объясню Монтегью-Криштонам, уверен, они поймут. Но мне нужно принять ванну и переодеться в чистое белье. И тебе советую сделать то же самое. Как только ты будешь готова, мы отправимся в путь.

– Понять не могу, как ты можешь быть таким добрым…

– Так уж и не можешь? – усмехнулся он. – Что ж, бывает, бывает…