Возвращение к легенде

И я решил написать о нем все, что знал и что удалось восстановить по скупым и деловитым строчкам его письма.

______

Окончилось заседание бюро, люди разошлись, и в доме сразу стало тихо, будто все вымерло. А он все сидел за своим столом, перелистывая календарь, и переносил из прошлой недели на будущую нерешенные вопросы. Опять их было больше половины — серьезных, не очень серьезных и вовсе незначительных, некоторые из них путешествовали с листка на листок уже по нескольку раз. Времени явно не хватает, а тут еще, как назло, одного из секретарей пришлось отправить на учебу… Орленко перевернул «воскресный» листок и крупно, размашисто написал на обороте: «Состояние наглядной агитации». Этим вопросом секретарь горкома решил заняться в понедельник с утра.

Он посмотрел за окно и поморщился: прямо напротив него, через дорогу, на стене тома красовался намозоливший глаза большой плакат. Двое красноармейцев стояли возле зенитной пушки и любовались видом горящего самолета с желтыми кругами на крыльях. Под картиной было написано: «Не суй свое свиное рыло в наш советский огород!» Пусть эти плакаты висят где-нибудь за тысячу верст от границы, а здесь, в Перемышле, каждый знает, что это «липа». Немецкие самолеты, только не с не известными никому кругами на крыльях, а с самыми настоящими фашистскими крестами, то и дело кружат над нашей землей и, уж конечно, фотографируют все.

Нет, здесь, в Перемышле, надо снять эти плакаты к чертовой матери! Ничто не действует так разлагающе на умы, как разрыв между словом и делом. И если бы мы помнили об этом всегда…

Зазвонил телефон, и Орленко взял трубку.

— Петро Васильевич? Здоров! — зарокотал в ухо знакомый баритон. — Я так и знал, что ты еще заседаешь! Кто же назначает бюро на субботу? Бери пример с меня!

Говорил Мельников, секретарь сельского райкома, расположенного в этом же здании. Он был уже дома и, узнав, что Орленко в кабинете один, обрадовался.

— Вот хорошо… Выручай, брат! Я сегодня через час должен выступать на празднике в парке, там мои колхозники тоже будут, ну, а у меня сейчас, только что, жинка заболела, врача ждем… Ты уж, будь ласков, сходи за меня! Договорились?..

В трубке щелкнуло. «Хорош! — подумал Орленко. — Не дождался согласия и повесил трубку. Вот позвоню и откажусь…» Но тут же вспомнил недавнюю болезнь своей жены и примирительно махнул рукой. Ничего не поделаешь, придется выручить. Но что же все-таки он скажет народу? Праздник есть праздник. В таких случаях людям не до речей.

Он встал из-за стола и подошел к зеркалу. Перед ним в массивной резной раме из черного дерева — зеркало было старинное, из усадьбы какого-то австрийского князя — стоял еще молодой человек с усталыми, но веселыми голубыми глазами, в слегка помятой вышитой косоворотке с расстегнутым воротом. На высоком лбу блестела испарина. «Ну и пекло! Такого лета еще не было». Петр Васильевич вытер платком лицо, привычным, еще с армии, движением расправил складки на рубахе, застегнул воротник и вышел из кабинета. В вестибюле, отдав ключи дежурному, предупредил, что завтра, в воскресенье, он поедет в Красичин на рыбалку. Если будут звонить из Дрогобыча, из обкома, то пусть обращаются к секретарю Кущиенко, тот сидит дома и готовится к докладу…

До начала праздника оставалось еще сорок минут, и секретарь горкома решил пройтись пешком. Он вышел на улицу Мицкевича — широкую, как всегда, оживленную, с молодыми, только что посаженными липками. Эти липки были его гордостью. Весной он предложил озеленить несколько главных улиц, сам ездил в питомник за саженцами и потом вместе со всеми работал на субботниках. Приятно видеть окрепшие за лето деревца. Это уже красиво: пятна свежей зелени на фоне серых каменных стен. А через несколько лет будет сплошная тенистая аллея. И даже если его, Орленко, к тому времени переведут в какой-нибудь другой город, то здесь, в Перемышле, люди все равно вспомнят добрым словом о бывшем секретаре…

Встречные то и дело здоровались с ним: военные прикладывали руку к фуражке, гражданские почтительно снимали шляпу. Он шел, тоже приветливо кивая в ответ.

В этот теплый летний вечер он был рад и прогулке, и редкой своей беззаботности, и виду красивого, уютного и веселого города, для которого он вот уже второй год жил и работал.

Он пересек Плац на Браме, прошел под монастырской стеной, пахнущей теплым камнем и сыростью, и по узенькой, горбатой Францисканской улице подошел к серой громаде кафедрального собора.

Здесь пришлось остановиться и подождать немного. В соборе только что окончилась конфирмация, и через всю площадь протянулась длинная вереница девушек в белых платьях. Девушки шли молча, в своих прозрачных фатах, с горящими свечками в руках, смиренно опустив глаза… Секретарю горкома стало не по себе. «Ну, кому нужны в нашем веке эти допотопные обряды?» — с досадой подумал он. Послезавтра, в понедельник, на совещании он поговорит с местными комсомольскими вожаками. Неужели они не могут найти новые, более действенные формы борьбы с религиозными пережитками?