Возвращение к легенде

Во-вторых, оборона Бреста, точнее, Брестской крепости осуществлялась небольшими силами, что-то около полка, и была предельно локальной, то есть ограниченной узким кольцом бастионов. Оборона Перемышля была сравнительно растянутой, в ней участвовало до двадцати тысяч бойцов и командиров, имевших в своем распоряжении, кроме стрелкового оружия, несколько легких танков и свыше ста орудий и минометов. Ее огневой вал был для врага весьма чувствителен.

Но в моральном плане и та и другая обороны имели, пожалуй, равное значение: Перемышль тогда, в первые дни войны, поскольку об этой обороне писалось в газетах, а Брест в основном после войны, когда о защитниках крепости рассказали и в книгах, и в пьесах, и в кинофильмах… Конечно, мужество защитников Брестской крепости было исключительным — об этом лучше всех написал Сергей Сергеевич Смирнов. Вот и учитесь у него — правде учитесь!

— Спасибо. Еще вопрос: сыграла ли какую-нибудь роль эта оборона в последующем разгроме врага или, наоборот, укрепила его уверенность в победе — ведь она окончилась в общем-то трагически?

— Отвечу аналогией, может быть, слишком примитивной… Вы никогда не видели борьбу человека с волком? Нет. А я видел. Так вот представьте себе такую картину. Ночь. В темноте мирно дремлет стадо. У костра сидит молодой пастух и тоже дремлет. Вдруг из-за ближних кустов выходит матерый волк и набрасывается на пастуха. Парень не ожидал нападения и сначала опешил. Но, почувствовав на себе зубы хищника, стал яростно сопротивляться. Покатились они по земле: волк норовит схватить пастуха за горло, а тот сует ему в пасть что под руку попадется — то сучком ткнет, то горящей головешкой из костра… Волк ярится, рвет парня в клочья, тот сопротивляется, хотя вроде и толку мало, и силы иссякают, и кровь хлещет. Но волку, между прочим, тоже достается… И вот выпустил он правую руку парня, тот изловчился из последних сил, выхватил из кармана нож и ткнул волка в брюхо. Раз, другой, третий… Зверь зарычал, отскочил от человека и рухнул замертво.

Так и в этой войне. Уже в первые месяцы мы «кололи» врага то тут, то там. Конечно, от Перемышля или Бреста до Сталинграда было еще очень далеко, внешне гитлеровская армия выглядела даже год спустя после начала войны победительницей, но внутренне она была уже не та — подорвали ее все эти уколы и удары, так сказать, и физически и духовно. Поэтому слова «трагический конец» к нам не подходят. Победили в конечном счете мы — не защитники Перемышля в частности, а все, народ. И один из первых вкладов в эту победу был наш.

Теперь генерал говорит серьезно и страстно. Куда девалась его недавняя усмешка… Нет, прошлое не зачеркнешь, не спрячешь под маску. Перемышль был. И была слава. И был этот грозный, отчаянный марш.

Я показываю генералу газеты, добытые мной из архива.

«Навеки овеянный славой крылатой, да здравствует путь девяносто девятой!»

Бывший комдив узнает по фотографиям своих капитанов, лейтенантов, старшин и бойцов. Читает песню Твардовского:

В том порыве единомМы врага опрокинем

И раздавим лавиной стальной…Развевайся над намиОпаленное знамяДевяносто девятой родной!

— Хорошая песня! — тихо, как бы про себя произносит он. — Только мы ее разучить не успели.

Я спрашиваю его о судьбе знамени. Генерал говорит, что оно не досталось врагу. Какой-то до сих пор неизвестный герой вынес его из вражеского окружения и доставил в штаб фронта. Поэтому номер дивизии сохранился.

Поздней осенью сорок первого года, когда генерал был уже у своих, «первую орденоносную» сформировали, во сути, заново.

— Ну, ваша пресс-конференция окончена? В таком случае, как говорят президенты и дикторы, спасибо за внимание. — Он поднимается.

Я пожимаю генералу руку. Смотрю через его плечо на портрет на стене: там он снят в полной форме, похожий и не похожий на себя, вероятно, потому, что в мундире и при орденах улыбаться не положено. Есть ли среди этих орденов тот, «перемышльский»?

— Есть, — отвечает Опякин. — Но я получил его, конечно, не там, не под Уманью. Там самолет с орденами для нас покружил, покружил над полем боя и улетел обратно… Ну, да награда человека найдет, был бы человек.

Надо уходить. А у меня еще столько вопросов! Но генерал говорит, что на днях ложится в больницу. Может быть, мы встретимся, когда он вернется?

— Не знаю, не знаю, не знаю… — уклончиво говорит он. — Обратитесь лучше к историкам. Вот их институт, рядом. — Генерал показывает за окно. — Удобно я живу: в двух шагах от истории.

— Вы думаете, они мне что-нибудь скажут?

— Скажут. У них там во какие книги!

Сквозь щелку двери я вижу серый смешливый глаз генерала.

— Ни пуха ни пера!