Возвращение к легенде

Скрипит ключ, открывается дверь, мы входим в музей. Малиновский, оправдываясь, что свет в селе в связи с грозой выключили, зажигает свечу. Но это даже хорошо: маленькое дрожащее пламя сразу как бы отбрасывает нас в прошлое, удлиняет тени, делает каждый предмет значительным и немного таинственным…

В музее две комнаты. В первой собрана, так сказать, этнография: тускло поблескивающие монетками расписные народные костюмы, горшки и кувшины с потрескавшейся глазурью, какие-то древние мотыги, прялки… Малиновский, невысокий, быстроречивый, очень подвижный для своих лет (а ему, наверно, уже за пятьдесят), идет впереди, водит свечкой по экспонатам и рассказывает… Большинство этих реликвий было собрано еще до войны, когда он, молодой учитель, задумал приобщить местных ребятишек к краеведению. Но грянула война, учитель эвакуировался из Любеня на восток и вернулся в родное село «аж в сорок пятом». За эти годы много воды утекло: прежние ребятишки стали взрослыми, обзавелись семьями, кого-то убило на войне. Музея давно не существовало: в первые же дни оккупации его разрушили гитлеровцы. Учитель, повзрослевший, переживший немало военных невзгод, чуть не плакал, глядя на сваленные в углу обломки. Надо было все начинать сначала.

И он начал. Собрал новых «ребятишек», младших братьев, а затем а сыновей тех, бывших его учеников. Ребята ходили по селу и окрестным хуторам, «шукали» старинную одежду и утварь.

Но теперь для людей история жила не только и не столько в отскрипевших свой век прялках и потрескавшихся горшках. Она клокотала в сердцах и раскаленной, трудно остывающей лавой текла из вчерашнего дня в сегодняшний, жгла и испепеляла. Это была память о недавней войне, которая уже стала «историей», но еще оставалась жизнью. И сельский учитель, понявший это, вскоре решил изменить направление поисков. Он повел своих «следопытов» в поля и леса. Ребята обшаривали каждую ямку, похожую на заросший травой окоп или обсыпавшуюся траншею, и часто под вечер возвращались в село с трофеями — ржавой продырявленной каской или винтовкой с набитым землей стволом. А потом сидели и долго, следя глаза, рассматривали полустершиеся буквы, нацарапанные безвестным защитником Родины, пытаясь разгадать, кто он и откуда. И расспрашивали взрослых…

А взрослые рассказывали: в сорок первом, на седьмой или восьмой день войны, сюда, к шоссе, подошли наши военные, почти все в зеленых фуражках, не так чтобы много, человек двести. Командовал ими чернявый дядько лет двадцати пяти — тридцати, судя по петлицам, не то политрук, не то старший лейтенант. Он спросил, проходили ли здесь немцы, ему ответили, что проходили, во тоже немного — с батальон, не больше, только не пешком, а на мотоциклах или на танкетках. Командир мотнул чубом: ну, это, мол, не страшно. «Значит, — сказал он своим, — главные силы противника еще на подходе, им-то мы и дадим здесь бой». И приказал рыть окопы, расставить огневые точки…

Вскоре на шоссе показалась вражеская колонна. Впереди шли открытые бронемашины, за ними грузовики с солдатами. И вот тут завязался бой. Немцев было раз в десять больше, чем наших, но пограничники так ловко расположили свои огневые точки, что уничтожили почти всю колонну, а сами не потеряли ни одного человека.

Было это в полдень. А к вечеру подошла еще одна колонна. Немцы были, наверно, уже предупреждены, что здесь их ожидает засада. Не доезжая Любеня, часть колонны свернула на юг, к Комарно, а другая часть остановилась, солдаты спешились и пошли на штурм.

Этот второй бой длился двое суток. Местные жители (а среди них были участники нескольких войн) рассказывали, что такого ожесточенного боя они не видели никогда — ни до, ни после… Немцы не брали пограничников в плен, те их тоже. Раза два или три чернявый командир поднимал своих бойцов в штыковую атаку, многие из них были ранены, но из строя не уходили.

Особенно запомнился последний день боя. Наши уже знали, что Львов сдан, они окружены, отступать некуда. И они дрались еще яростнее, еще беспощаднее.

Теперь немцы наступали с трех сторон. Они шли в полный рост, автоматы к животу, и вели беспрерывный огонь. А у наших уже кончались боеприпасы, они экономили каждый патрон. Один пулеметчик (он сидел в окопе у шоссе) расстрелял, наверно, с сотню немцев. Пропустит их по дороге вперед, а потом даст в спину две-три очереди из своего «дегтяря». Ну, немцы и валятся, как снопы с воза… Хорошо воевал хлопец! А погиб обидно. Уже смеркалось, когда он был ранен, товарищи принесли его в хату, попросили хозяев ухаживать за ним, а сами ушли. И тут же в хату заявились местные националисты. Схватили эти бандиты раненого героя, уволокли в сарай кирпичного завода и там замордовали. Сначала били, потом из автомата раскрошили на куски.