Возвращение к легенде

— Почему там ничего нет? — говорит он. — Вероятно, не было достаточно полных сведений… А о той версии, которую вам рассказал Беляев, я тоже слышал. Но в действительности это обстояло не так. Власов до войны недолго, что-то около года, командовал девяносто девятой дивизией, но потом, еще в 1940 году, его перевели в другое место, и командиром дивизии был назначен полковник Дементьев. Так что никакого отношения этот Власов к обороне Перемышля не имел.

А если бы даже и имел? Разве тысячи честных людей должны отвечать за одного подлеца?

— Вы нравы, соглашается историк. — Может быть, потому, что была такая версия, в свое время и сведений не имели. Как говорится, замкнутый круг!

ЭХО ДАЛЕКОГО ПОДВИГА

«Видно, уж так устроен человек, что все честное, благородное, мужественное он помнит гораздо дольше, чем мелочное и злое!» Я прочитал эти слова на бумажке, которая сохранилась в кармане моего старого дорожного плаща. Интересно, что меня заставило написать их?

Я долго рассматривал бумажку. Она оказалась счетом одной из львовских гостиниц. «Июнь 1965 года» — это была моя первая поездка на место бывших боев. На другой стороне бумажки буквы кое-где расплывались: вероятно, я писал под дождем. Но где же, где я записал эти слова и почему?

И наконец, вспомнил.

…В машине нас было трое: шофер-пограничник Николай, юная корреспондентка Львовского радио Мария Влязло и я. Из Львова мы выехали утром, при ярком свете солнца, но через, каких-нибудь полчаса небо потемнело и по брезентовой крыше нашего «газика» забарабанил дождь. Мария, которая до этого весело болтала с красивым черноволосым шофером, вдруг забеспокоилась. «Кажется, это надолго, — сказала она, кивнув на небо. — Надо бы переждать!»

Но возвращаться мне не хотелось. Однако я понимал, что девушка права, — в такую погоду нам вряд ли удастся осмотреть бывший перемышльский укрепрайон, вернее, ту его часть, которая осталась на нашей территории, по эту сторону советско-польской границы. Старые доты, как мне рассказывали, давно заброшены, дороги к ним заросли травой и кустарником, в легкой городской обуви там сейчас не проберешься.

Я молчал, с надеждой вглядываясь вперед: а может, нам повезет, тучи скоро рассеются? Нет, Мария знала этот климат лучше, чем я. Чем дальше мы ехали на запад, тем небо было мрачнее и ниже, тяжелые тучи, сползая с вершины холмов, цеплялись за подстриженные, задранные вверх ветки придорожных тополей, похожие на ампутированные руки, за тревожно гудящие телеграфные столбы… Где-то далеко впереди, наверно, у самой границы, неясно сверкала молния, но грома не было слышно.

Еще через полчаса мы ехали уже почти в темноте: не ехали, а, скорее, плыли. Снизу, из-под колес, в щель между дверцей и полом, летели фонтанчики воды, и Мария, забравшись на сиденье с ногами и прижав, как ребенка, к груди свой репортофон, хмуро поглядывала то на меня, то на Николая.

Но мы молчали: солдат — потому, что он солдат, а я — от досады, что день, на который я возлагал столько надежд, безвозвратно пропал. Что ж, ничего не поделаешь, придется возвращаться назад…

Я уже хотел сказать об этом вслух, как вдруг показались какие-то строения. «Любень Великий! — с радостью произнес шофер. — Тут гостиница есть с рестораном». Меня словно дернуло что-то: так ведь это же где-то здесь, под Любенем, погиб Поливода! Мы должны сходить на его могилу, поклониться праху. Кто-то, кажется, еще в Москве говорил, что на этой могиле даже поставлен памятник.

Поворачиваюсь к Марии. Да, она тоже слышала и о могиле и о памятнике. Но сама их еще не видела — ей рассказывал об этом один местный учитель, Малиновский. «Где он живет?» Мария пожимает плечами: она была здесь давно и уже не помнит. Но помнит, что где-то недалеко от церкви, в большом доме, находится основанный Малиновским музей. Там скажут.

Вглядываемся в темноту. Вот и церковь — она выплывает из мрака, огромная и тяжелая, как дредноут. А вот и большой дом. Этот? Шофер светит фарой, мы читаем на вывеске: «Клуб». Накрывшись плащ-палаткой, Николай бежит в дом и вскоре возвращается. «Музей здесь, но в музее ни души. И в клубе тоже. На всех дверях замки». — «Что же делать?» — «Вы идите туда, под крышу. А я поеду учителя пошукаю». Он рыцарски накрывает Марию своей плащ-палаткой, я поднимаю воротник моего плаща, и мы под проливным дождем бежим в клуб.

В сенях отряхиваемся, я закуриваю, при свете спички оглядываю наше убежище. Чувствуется, что дом старый, но крепкий, сделанный на века. Стены сложены из грубых, тесаных, желтоватых камней, двери дубовые, с железными накладками, на дверях замки — большие, ржавые, вероятно, еще с «прежних времен».

Возвращается наша машина, слышатся какие-то голоса. Неужели Николай разыскал учителя? Точно! Две темные фигуры стремительно бегут, разбрызгивая лужи, врываются в сени, и тут же кто-то сует мне мокрую руку и представляется. Так я знакомлюсь с Александром Владимировичем Малиновским.