Возвращение на родину

— Вот хотите верьте, хотите нет, — произнес он, обращаясь ко всем в комнате, — а я бы в жизнь не узнал этого джентльмена, кабы встретил его где-нибудь не у него в доме, — до чего же он изменился!

— Вы тоже изменились, Тимоти, и притом к лучшему, — ответил Ибрайт, окидывая взглядом плотную фигуру Фейруэя.

— А я? А я, мистер Ибрайт? Я тоже изменился к лучшему? Посмотрите и на меня! — воскликнул дедушка Кентл, выходя из ниши и остановясь в полуфуте от глаз Клайма для большего удобства обозрения.

— Посмотрим, посмотрим, — сказал Фейруэй и, взяв свечу, стал водить ею перед лицом дедушки Кентла, а тот, сияя улыбкой и отблесками свечи, молодцевато выпячивал грудь и поводил плечами.

— Вы очень мало изменились, — сказал Ибрайт.

— Помолодел немножко, вот и вся его перемена, — авторитетно заключил Фейруэй.

— Ну это не моя заслуга, гордиться нечем, — ухмыльнулся обрадованный старец. — А пофрантить люблю, это верно, в этом винюсь. Отроду был таков, все знают. Но с вами, мистер Клайм, мне, понятное дело, не равняться!

— Да и никому из нас, — баском, словно про себя, промолвил Хемфри.

— Нет, правда, другого такого молодца у нас и не видано, — сказал дедушка Кентл. — Вот разве только я, когда в солдатах служил — уэссекскими красавцами нас тогда прозвали за то, что уж очень были щеголеваты… Да и то рядом с ним, не-ет, не поставишь! Но в восемьсот четвертом году многие говорили, что во всем Южном Уэссексе не сыскать такого бравого солдата, как я, — приметили, значит, как я мчался со всем отрядом по ихней главной улице мимо магазинных витрин в тот день, когда мы удирали из Бедмута, потому что прошел слух, будто Бонапартишка высадился за мысом… Эх, и картинка я был тогда — стройный как тополь, с кремневым ружьем, в гетрах, ташка у бедра, воротник под самые уши, а все снаряженье — ремни, портупея, ранец — так-то начищено, блестит, как семь звезд Большой Медведицы!.. Да, соседи, посмотрели бы вы на меня в восемьсот четвертом!

— Статью мистер Клайм в материнский род удался, — сказал Тимоти. — Я хорошо знал ее братьев. Таких длинных гробов ни для кого во всем Уэссексе не делали, да и то, говорят, покойному Джорджу коленки малость согнуть пришлось.

— Гробы? Где? — спросил Христиан, подходя ближе. — Опять кто-нибудь привиденье видел, мистер Фейруэй?

— Нет, нет. Что тебе все мерещится, Христиан? Будь мужчиной, —  укоризненно сказал Тимоти.

— Да я что, я ничего, — сказал Христиан. — Я только вспомнил, прошлой ночью смотрю, а моя тень вроде на гроб похожа… Это какая примета, соседи, когда твоя тень на гроб похожа? Очень плохая? Или ничего? Можно и не бояться?

— Еще чего — бояться? — презрительно сказал дедушка Кентл. — Я вот, окромя Бонапарта, никогда и никого не боялся, а то какой бы я был солдат? Да, очень жалко, что вы не видали меня в восемьсот четвертом!

К этому времени комедианты собрались уже уходить, но миссис Ибрайт пригласила их присесть и поужинать. От имени всех Рождественский Дед с благодарностью принял приглашение.

Юстасия была рада возможности побыть еще немного в доме. Холод морозной ночи, поджидавший их снаружи, сейчас казался ей вдвойне ледяным. Но и пребывание в доме имело свои неудобства. Так как в большой комнате не хватало места, скамью для актеров поставили наискось в растворенных дверях буфетной, там они уселись рядком, оставаясь, таким образом, в пределах залы. Миссис Ибрайт что-то сказала сыну, и он направился к ним через всю комнату, попутно задев головой свисавший с потолка пучок омелы; он принес им угощение — жаркое и хлеб, пирог, сладкое печенье, мед и буквичное вино. Комедианты сняли шлемы и принялись есть и пить.

— Но хоть кусочек-то вы скушаете? — сказал Клайм Турецкому рыцарю, стоя перед этим воином с подносом в руках. Юстасия еще раньше отказалась и сидела по-прежнему в шлеме, только глаза ее блестели сквозь закрывавшие лицо ленты.

— Спасибо, нет, — отвечала она.

— Он у нас совсем еще молоденький, — добродушно пояснил Сарацин, — вы уж его извините. Он не из наших прежних, сегодня играл потому, что другой не мог прийти.

— Но что-нибудь скушать он может? — настаивал Клайм. — Хоть стаканчик меду выпейте или вина.

— И правда, выпей-ка, — сказал Сарацин. — Теплей будет домой идти.

Юстасия не могла есть, не открыв лица, но пить можно было и в шлеме. Стакан был принят из рук Клайма и исчез под лентами.