Возвращение Одиссея. Будни тайной войны

– Конечно, деградирует, – отхлебнув кофе, без тени сомнения в голосе ответил вопрошаемый. – И не просто деградирует, а медленно, но неуклонно катится к своему коллапсу. Я имею в виду не... в природно-географическом, конечно, плане. Или... политическом.

– А в каком?

– В этнокультурном. В цивилизационном.

– Ого. Даже так?

– Конечно. Ведь это только представить, какие великие нации некогда ее заселяли. Яркие. Самобытные. Каждая как человек, со своим уникальным характером. Но все сильные... отважные... дерзкие. Какой был порыв, напор. Целеустремленность. Какие грандиозные свершения. Открытия. Произведения искусства. Социальные перевороты. И где сейчас все это? Удалой, статный... пышущий энергией и страстями молодец всего за несколько десятилетий превратился... превратился в какое-то... жалкое... самодовольное жвачное животное, развращенное собственным богатством и... донельзя избалованное достатком. Без великих желаний... страстей... устремлений. В пошлого изнеженного обывателя, с ночным колпаком на голове, который... смешно сказать... с ума сходит от звука пролетающего где-то далеко, в небе, самолета. Которого беспокоят только уют, комфорт да сытое брюхо. Никакой пассионарности... дерзновенья... полета мысли.

– Ну... это уже... все-таки, наверное... некоторым образом... перебор, – немного, как могло бы показаться, неохотно вмешался в разворачивающуюся дискуссию Бутко. – Почему же никакого полета. А наука... техника. Постоянно все новые и новые достижения. Изобретения. Прорывы. И этот процесс не затухает, а, наоборот, только по нарастающей. Разве это не свидетельство прогресса?

– Нет. В том-то все и дело, – с некоторой горячностью возразил его молодой оппонент. – В этом и заключается величайший парадокс. Развитие технологий, то есть плод труда и мысли самого человека, на каком-то определенном этапе превращается в фактор его постепенной общей деградации. Человек высокотехнологичного общества начинает напоминать... впавшего в детство... капризного дряхлого старца, для которого нет других дел, кроме как... забавляться им же самим созданными хитроумными игрушками. Он уже не может обойтись без компьютера, которому готов передать все те функции, которые до сего времени успешно выполнял сам, – считать... сочинять музыку... играть в шахматы... наконец, думать. Он впадает в транс, если автомобиль, в котором он должен ехать, не оборудован каким-нибудь... автоматическим теплоподдувом под задницу, а унитаз во время его прямого использования не выдает музыкального сопровождения в виде фуги Баха, а в заключение, голосом диктора, не благодарит за... очередное продуктивное посещение, есть и такие, я видел. И что с подобным... сапиенсом будет еще всего через какую-то полусотню лет? Он, выходит, в конце концов, вообще уже пальцем самостоятельно пошевелить не сможет. И это потомки викингов... конквистадоров... отчаянных романтиков. Это Европа Шекспира... Данте, Колумба... Микеланджело, Рембрандта... Гете, Диккенса, Бальзака... Наполеона, Бисмарка... Феллини, Дали.

– Значит, говоришь... жалко Европу? – после некоторой паузы, с трудноопределимой интонацией, практически абсолютно нейтральным тоном обратился Соколовский к автору только что прозвучавшего взволнованного монолога.

– Конечно, жалко. А вам разве нет? Такие великие свершения... достижения. Культура.

– А откуда... такая уверенность, что все это должно обязательно куда-то рухнуть. Исчезнуть. Пропасть.

– Всемирно-исторический опыт. Все ведь уже было в этом мире. И все повторяется. Все великие цивилизации проходили примерно тот же путь. Вот, вспомните... Древний Египет. Самый типичный пример. Почти три тысячи лет истории. Какая грандиозная империя. Самая передовая экономика. Для своего времени. Совершенное государственное устройство. Великая культура. На основе уникальнейшей письменности. Великие знания. А какая монументальная архитектура. Какое декоративное искусство... скульптура... живопись. И что со всем этим в конце концов стало? Разрушено, разграблено, погребено под песком. На долгие столетия.

– Ну и... почему же так произошло?