Возвращение самурая

Как ни странно, лежа без сна, я думал о поручике Полетаеве: о том, как он уходит сейчас, крадучись, словно зверь, ночными дворами… Думал о том, как, не сумев впустить в свою душу прощение Господне, он и в самом деле утратил Божий образ и стал зверем…

И… в эту ночь я молился. Да – я молился за его заблудшую душу, за то, чтобы Господь помог вернуть человеческий образ тому, кого я когда-то называл «дядей Сережей». У меня в ушах стоял его крик: «Я в них не стрелял, слышишь?! Это был не я!» – и мне хотелось верить, что это кричала его проснувшаяся совесть, что он не остался закрытым для покаяния.

На другое утро я уже покинул Харбин. Как оказалось, навсегда.

Жизнь, сделав еще один оборот, снова начиналась для меня с нуля. Приехав, я обнаружил, что во Владивостоке у меня не осталось ни одной родной души: не было Ромася, которого со всей госпитальной командой и лошадьми перевели в Хабаровск.

Не было уже в живых и отца Алексия, к которому я прежде всего кинулся по приезде.

Оставалось идти в штаб полка, при котором меня, в виде исключения, несмотря на несовершенные лета, оставили ординарцем. Я поселился в казармах. В свободное от службы время я отыскал на кладбище могилу отца Алексия. Она была ухожена – видимо, его прихожане помнили своего батюшку. Я стал наведываться туда в те дни, когда одиночество и тоска особенно сильно брали меня за душу.

В один из таких дней я сидел на скамейке возле могилы, бездумно глядя на выкрашенный голубой краской деревянный крест, который почти сливался с голубизной летнего неба. Вдруг послышались шаги, к моим ногам упала чья-то тень. Я поднялся и увидел возле ограды крупного бритоголового человека, который, в свою очередь, с некоторым недоумением изучающе смотрел на меня.

* * *

– Кем он вам был? – наконец спросил незнакомец, кивнув головой в сторону могилы.

– Второй отец, – не задумываясь ответил я и тут же подивился про себя нечаянной правде своего ответа. Отец Алексий и в самом деле был вторым, а доктор – третьим моим отцом. И вот теперь нет на свете всех троих…

Незнакомец, видимо, как-то по-своему понял мой ответ, потому что не удивился ему и задумчиво произнес:

– Да и мне, в общем-то, тоже. Вторым, духовным, отцом.

Мы оба не стали дальше расспрашивать друг друга и выяснять то, что показалось неясным.

– Василий Ощепков, – представился он. И, видимо, прикинув мой возраст, добавил: – Василий Сергеевич.

– Николай Мурашов, – в свою очередь назвался я. Мы пожали друг другу руки, но, видимо, мои имя и фамилия ничего ему не напомнили. А я вообще видел его впервые, и потому нам обоим оставалось только разойтись или потихоньку начать углублять наше знакомство.

Незаметно для себя мы выбрали второй путь: с кладбища мы возвращались вместе. Идти решили пешком, несмотря на большое расстояние и зазывные звонки обгонявших нас трамваев.

По дороге Василий Сергеевич выяснил, что во Владивостоке я недавно, хотя прежде и живал тут. Не вдаваясь в подробности, я сказал ему, что в городе, да, наверное, и на всем белом свете, я совсем один. Он сочувственно взглянул на меня и предложил:

– Ну что ж… Считайте, что теперь у вас появился знакомый. А по отцу Алексию так мы даже вроде как и родня.

Василий Сергеевич сказал, что встретиться с ним, если возникнет такое желание, можно в спортивном зале по улице Корабельной, дом 21: «Помните – такое невысокое здание в стиле модерн?» – и спросил, как я отношусь к восточным единоборствам.

Я оживился и с увлечением стал ему рассказывать про уроки Чанга. Но он как-то рассеянно слушал меня.

– Так вы приехали из Харбина? – задумчиво спросил он. – А в двадцать четвертом году вы там жили? – И, получив утвердительный ответ, добавил: – Мы могли еще там встретиться. Так вы придете в спортзал? К себе домой я вас не приглашаю: живем в тесноте, и у меня серьезно больна жена. А на Корабельной я буду вести занятия на шестимесячных курсах инструкторов дзюдо – меня пригласил губернский Совет физической культуры.

* * *

Даже моего небольшого жизненного опыта хватило тогда, чтобы понять, что этот молодой еще и, по-видимому, очень добрый человек переживает сейчас не лучшую полосу своей жизни. Что-то угнетало его, он носил в себе, казалось, какую-то тяжесть и, может быть, разговор со мной немного отвлекал его от собственных невеселых мыслей.

Через некоторое время мы обнаружили, что, не сговариваясь, направляемся к тому храму, где служил отец Алексий и на паперти которого он когда-то нашел меня – загнанного, голодного, хромающего волчонка…

Я уже знал, во что превратили церковь, и все же картина запустения снова резанула меня по сердцу. Хмуро молчал и мой спутник.

«Может быть, все это разорение от нашей бедности?» – подумал я. Мне невольно вспомнились сказанные когда-то доктором слова, что Советская страна стоит сейчас одна против всего мира, а данайцев, дары приносящих, приходится тоже опасаться как коварных врагов. Наверное, я сказал об этом вслух, потому что Василий Сергеевич внимательно посмотрел на меня и неожиданно сказал: