Возвращение самурая

– Знаете, Коля, что я вспомнил, услышав ваши слова и глядя на этот храм? Где-то в вашем возрасте я услышал одну японскую сказку… Хотите, расскажу?

И не дожидаясь моего согласия, негромко начал:

– У одного японского крестьянина во дворе его деревенского дома росло старое ореховое дерево, посаженное еще предками. Такой обычай был в этой деревне. Как-то получилось так, что с годами все это крестьянское хозяйство, как говорится, стало крутиться вокруг этого дерева: молодые побеги шли в пищу людям и на корм скоту, из орехов давили масло и себе, и на продажу. Из тонких веток плели циновки и корзины. И даже сухая листва годилась на подстилку.

Так и шло год за годом, до тех пор пока не выдались друг за другом несколько неурожайных лет. Урожай орехов стал совсем мизерным, часть ветвей подсохла и в непогожие дни уныло скрипела над самой крышей крестьянского дома. Рассердился крестьянин, что не получает от дерева прежних благ, и закричал жене: «Не пора ли нам спилить это совсем бесполезное дерево? Хоть дров запасем на зиму».

Сказано – сделано. Только после того, как дерево было спилено, дела пошли еще хуже: пришлось сократить стадо коз и овец, потому что совсем нечем стало его кормить; нечего было везти на базар на продажу, и даже похлебку из бамбуковых отростков не заправить было хотя бы капелькой орехового масла.

И в довершение всего двор крестьянина стали обходить соседи: они не скрываясь говорили, что, срубив дерево предков, он навлекает несчастья на всю деревню. А раз так – нечего помогать ему и его семье: пусть лучше совсем убираются отсюда.

Расстроенный, крестьянин пошел в ближайший монастырь и спросил настоятеля:

– Скажи мне, мудрый человек, в чем я провинился перед людьми?

– О, за тобой есть три самые большие вины, – ответил мудрый монах. – Во-первых, ты посягнул на то, что вся деревня считает святыней, – на наследие предков. Это святотатство. Во-вторых, люди обвиняют тебя в гордыне: ты ведь ни у кого не спросил, как плодоносит остальной орешник в вашей деревне. А не сделал ты этого потому, что не хотел, чтобы люди поделились с тобой своим урожаем. Ведь ты привык надеяться только на себя. А еще, в-третьих, твоя вина в том, что тобой двигала жадность: ты испугался, что помощь потом придется возмещать сторицей, а ты не хотел отдавать другим ничего из своей собственности. Ни одного ореха. Так и вышло, что не люди оттолкнули тебя, а ты сам исключил себя и свою семью из их сообщества.

Василий Сергеевич помолчал и негромко продолжил, кивнув на заколоченную церковь:

– Ведь за этим тоже стояла многовековая вера людей. Это было завещано нам предками. Мы своими руками рушим это священное для всех наследие. Что же теперь сокрушаться о том, что против нас стоит почти все человечество?

– Чем же кончается ваша сказка? – спросил я.

– О, у нее вполне благополучный конец: мудрец велел крестьянину достать совсем молоденький саженец орехового дерева и посадить его во дворе. «Но ведь моей жизни не хватит на то, чтобы дождаться от него урожая! – вскричал крестьянин. – И даже мои внуки, может быть, еще не доживут до первых орехов!» – «А разве те, кто посадил спиленный тобою орешник, думали о том, чтобы вкусить орехового масла?»– отозвался монах…

Василий Сергеевич замолчал.

– О чем же они думали? – спросил я, так и не дождавшись от моего спутника продолжения.

– Скорее всего они были счастливы тем, что, когда их давно уже не будет на свете, могучее дерево все еще будет радовать людей плодами и давать им тень и пищу.

– А если мы, в нашем случае, посадим, как советовал мудрец, молодой саженец, кто будет растить его? – продолжал допытываться я. – Не эти же, – и я кивнул на разоренную церковь.

– Может быть, и эти же, ибо сейчас они не ведают, что творят. А может быть, вы, Коля, – улыбнулся он. – Или те, кто придет после нас с вами… Однако я заговорил вас. Да и самому мне пора домой – Маша начнет беспокоиться, а ей это вредно.

Мы расстались. Но притча, рассказанная моим новым знакомцем, долго не выходила у меня из головы. И я находил в ней каждый раз еще какие-то оттенки смысла. Мне все больше казалось, что легенда эта как-то приобщает меня к тому, что делается вообще в России, приподнимает меня над повседневностью и моими личными бедами…

* * *

Я пришел на Корабельную улицу, как только мне позволила моя служба. Да, это был настоящий спортивный зал, каких мне еще не доводилось видеть. Я хотел сначала осмотреться и встал в стороне, присматриваясь к тому, что происходит передо мной.