Возвращение самурая

Маша, видно, понимала, как всегда без слов, что творится в его душе, и все больше помалкивала, только брала иногда его большую сильную руку в свои горячие ладошки и поглаживала, словно успокаивая.

Новосибирск начала тридцатых годов сразу выдавал свое происхождение: город вырос стремительно из небольшого железнодорожного полустанка, ибо угораздило приютиться этому полустанку в аккурат на пересечении большой реки с не менее большой железнодорожной магистралью. Еще два года назад назывался он Новониколаевском, а при своем основании и вообще Новой Деревней.

Деревня – не деревня, а пристанционный поселок здесь еще очень чувствовался, и самыми значительными строениями оставались склады на набережной да солидные купеческие лабазы и дома: верх деревянный, низ каменный. Впрочем, радели сибирские купцы и о душе: строили церкви и, сложившись, даже разорились на здание для театра, в котором не гнушались гастролировать и труппы из крупных городов.

Это потом будут в Новосибирске и большие промышленные предприятия, и Сибирское отделение Академии наук, и другие вузы, а в те времена, когда приехали в этот город Ощепковы, главным было для Новосибирска вот это его перевалочно-транспортное да еще военно-стратегическое назначение.

* * *

Не успели устроиться, сразу началась служба: все та же переводческая работа в разведотделе. Только востребован был не один японский язык, а и китайский, и английский. Что-то еще скребло на душе, когда появлялась на столе рисовая бумага с вертикальными рядами иероглифов, но Ощепков заставлял себя помнить о том, что эта дорога теперь для него накрепко перекрыта пограничным шлагбаумом, и навсегда остались позади острые крыши пагод, реликтовые криптомерии и картавая японская речь. Он и не тосковал об этом, просто не любил оставлять за собою незавершенные дела и неиспользованные возможности.

* * *

Судя по времени, могли через разведотдел штаба СибВО, среди прочего секретного материала, уже идти из Нанкина в Центр донесения Макса Клаузена, а из Шанхая – первые весточки от обосновавшегося там в ту пору Рихарда Зорге.

* * *

Однако переводы переводами, а почти сразу заинтересовала новосибирцев и тренерская работа Ощепкова: его попросили сделать доклад на собрании ячейки ОСОАВИАХИМа при штабе СибВО. В протоколе собрания отмечалось, что «докладчик успешно продемонстрировал ряд приемов дзюу-дзюцу и на заданные ему вопросы дал исчерпывающие ответы. Из показанных приемов можно было заключить, что дзюу-дзюцу – действительно глубоко продуманная и хорошо разработанная система самозащиты».

Надо было всячески использовать и развивать этот возникший интерес, и Василий предлагает даже устроить показательные выступления в местном цирке, где берется успешно отразить попытки пяти-шести нападающих одновременно.

* * *

Снова, как в 1914 году, по возвращении Василия в Россию из Японии, из Кодокана, востребованными из всего комплекса дзюдо становятся прежде всего приемы защиты, контрприемы. И это наводило на определенные размышления: может быть, в самом характере русского народа нет агрессивности, потребности нападать?

Не тогда ли все с большей определенностью начали формироваться у Ощепкова мысли о создании именно оборонительной чисто русской национальной системы единоборства?

Доклад Ощепкова был обсужден особой комиссией ячейки, и было решено досконально изучить, чем полезна будет новая борьба для укрепления Красной Армии, а пока прежде всего создать группу по изучению этого единоборства из сотрудников штаба.

Вскоре были организованы также женские группы по изучению приемов самозащиты при штабе и группы при школе милиции, при Новосибирском отделении общества «Динамо».

Словом, работы было по горло: впору было вызывать к себе в помощь инструкторов из того, владивостокского, выпуска.

А пока очень кстати вынырнул откуда-то Яша Перлов и с охотой взялся вести занятия в группе, созданной при ОГПУ.

Василию нравилась эта кипучая деятельность: это тебе не бумажки в штабе перебирать. Оставалось только по-прежнему больной точкой здоровье Маши. Правда, врачи обнадеживали, что, несмотря на окружающие город сырые низины и болотины, на высоком песчаном берегу Оби есть вековые целебные сосновые боры, и воздух там летом «чистый скипидар». Но до лета надо было еще дотянуть, а Маша таяла на глазах, и уже страшно было уходить утром на работу, оставляя ее одну. А в больницу она не хотела – уверяла, что дома и стены лечат.

Было и еще одно дело, которое хорошо было бы решить уже в первые недели по приезде. Несколько раньше Ощепковых, еще в самом начале осени, сюда же, в Новосибирск, уехал Коля Мурашов, прикомандированный к Яше Перлову, который, как сейчас выяснилось, оказался и не пехотинцем вовсе, и не из младшего комсостава – из ОГПУ. Может быть, это и имел в виду Коля, задавая тот давешний свой вопрос о Перлове?

Сейчас Яков на вопросы о Коле Мурашове отвечал как-то уклончиво: да, мол, ехали вместе, а теперь Николай где-то на гражданке, по слухам, работает…