Возвращение самурая

– Давно его не видал! – признавался Яков, глядя открытыми честными глазами. – Слыхал, что будто его и в органы со временем собирались брать…

Николая не следовало снова терять из виду. Василию почему-то не нравилось, что этих двоих однажды может свести служба: очень уж они разные, да и опыт жизненный у них, похоже, различный – ну какой из Коли чекист?

* * *

Впрочем, зря, наверное, опасался наш герой за своего младшего друга – жизнь показала, что не так-то просто было определить, кто был кем в этой паре Перлов – Мурашов. Во всяком случае, последний на роль младшенького не очень-то подходил, имея в виду пройденную им школу беспризорничества. Да и дальнейшая жизнь давала ему немало довольно жестоких уроков распознавания людей. Что касается физической подготовки, то, может быть, из Перлова и вышел неплохой инструктор дзюдо, но не было за ним ни уличных боев без правил, ни мудрой школы тайцзицюань под наставничеством Чанга, который готовил из Коли все-таки «сына воина».

Честно говоря, при всей относительной устроенности моего владивостокского житья, я почему-то все время ощущал его временность: в самом деле, не мог же я навсегда остаться при штабе ординарцем, рассыльным или связным – как ни называй мою должность. И в то же время я не видел для себя никакой перспективы, не представлял, что мне делать с собою дальше.

Обременять заботами о своем будущем Василия Сергеевича я не мог и не хотел, а кроме него, казалось мне, до меня и дела никому не было. Разве что Чангу – но тот был далеко. Я пытался написать ему, но мои послания самому мне казались такими путаными и расплывчатыми, что я не решился отправить ни одно из них.

Но, оказывается, был-таки человек, которого я почему-то интересовал и который решил взять на себя устройство моего будущего.

Как-то однажды, все на той же штабной лестнице, меня снова остановил Яков Перлов.

– Потолковать надо, – значительно сказал он и вывел меня в ближайший скверик.

– Вот ты меня избегаешь, – с мягким укором сказал он, когда мы уселись на облупленную садовую скамейку, – а я, браток, о тебе таки все разузнал: и про твое сиротство, и про доктора, и про Харбин. Ша! – остановил он меня, когда я вскочил и уже хотел было спросить его, какое ему до всего этого дело. – Ша, мальчик. Сядь, тебе говорю. Ну?! Советская власть ни одному человеку не даст пропадать даром. А ты посмотри-таки на себя: ведь ты же буквально пропадаешь без пользы: ну что такое – бегать с бумажками и по разным там поручениям да ломаться в спортивном зале? Ноги и ну там мышцы разные у тебя, может, и при деле. А голова? Чем набита твоя голова, я спрашиваю? В твоем возрасте я уже давно был вместе с комсой, мы такие боевые дела проворачивали! Вот что: я тут написал тебе рекомендацию в комсомол. Вторую даст политрук. Поедешь со мной в Новосибирск – меня туда переводят, – устроим тебя на работу, позанимаешься пока в ОСОАВИАХИМе, в стрелковом кружке. Подрастешь еще чуток, подержишь в руках винтовку, оботрешься среди ребят – и к нам, в Чека. Ты начитанный, физически крепкий, языки, говорят, знаешь и еще подучишь. Нам такие хлопцы нужны.

* * *

Не то что мне понравилась перспектива, нарисованная Яковом Перловым, но он, что называется, взял меня за горло своей безапелляционностью: я тут мучился вопросом, как мне жить дальше, а вот нашелся человек, который все решил за меня. Быстро, легко и просто. И, главное, все это обещало наконец перемены и проясняло мое будущее, по крайней мере, на ближайшие несколько лет.

Я и оглянуться не успел, как осталось позади шумное собрание, где мне задали вопрос про речь Ленина на III съезде комсомола. Недолгие сборы – и я, с новеньким комсомольским билетом в нагрудном кармане, уже очутился вместе с Яковом в тесном общем вагоне, набитом солдатами, какими-то бородатыми стариками, пропахшими махоркой, и плачущими детьми. Поезд дальнего следования Владивосток – Москва довез нас, как выразился Яков, в тесноте, да не в обиде, до станции Новосибирск.

Там, не давая мне времени опомниться, Перлов быстро провернул мое устройство на товарную станцию учетчиком грузов, помог оформить мое членство в ОСОАВИАХИМе и исчез, пообещав все время держать меня в виду. Меня мигом включили в редколлегию стенгазеты, в какую-то летучую агитбригаду, выбрали физоргом. Я поселился в рабочем общежитии, и жизнь понеслась настолько стремительная, что даже к ночи, опуская голову на жесткую слежавшуюся подушку, я не успевал о чем-либо задуматься: сон моментально смаривал меня.

А наверное, следовало бы задуматься хотя бы над тем, к лучшему ли произошли перемены в моей жизни и как отнеслись бы к моему нынешнему положению обе мои мамы – настоящая и приемная, Чанг, доктор и, наконец, отец Алексий. Я не сомневаюсь, что их спорящие голоса, зазвучав в моей душе, помогли бы мне быстрее разобраться, где истина. Но я был даже рад, что суета сует каждого дня не позволяла возникнуть воспоминаниям.