Возвращение самурая

Но слишком неравной была эта борьба: Советская власть на Сахалине пала, не продержавшись и полугода. Были расстреляны члены исполкома Сахалинского Совета. Седьмая японская дивизия установила на острове жесткий оккупационный режим.

Не лучше обстояли дела и во Владивостоке: чуть больше года после этого переворота продержалась провозглашенная японцами законной власть Приморской земской управы. В мае 1921 года те же японцы охотно поддержали новое Приамурское временное правительство во главе с негоциантами – братьями Спиридоном и Николаем Меркуловыми.

И где-то среди этой карусели режимов и правительств затерялся сирота-мальчонка – Николенька, как звала его когда-то маменька; Колька – так кликали его теперь такие же, как он сам, бездомные и чумазые сверстники.

* * *

Первое утро моей самостоятельной жизни подарило мне товарища в скитаниях: я проснулся оттого, что кто-то довольно бесцеремонно пнул меня в бок. Я открыл глаза. Надо мной, подбоченясь, стоял чумазый мальчишка в неописуемых лохмотьях, по виду – мой ровесник.

– А я думал, ты помер, – разочарованно протянул он. – Клифт у тебя клевый. Может, тогда махнемся? – и он, со знанием дела пощупав рукав моей курточки, потянул ее к себе.

– Эту не дам, – нахмурился я. – Самому надо. Впрочем, – великодушно предложил я ему, – могу дать теплое пальто.

Честно говоря, мне просто надоело таскать свой узел с вещами, а именно пальто и составляло большую половину его веса. К тому же солнце уже повернуло на лето.

– За так отдаешь?! Ну ты клевый! – снова произнес он непонятное словечко, хотя на этот раз мне почудился в нем вместе с одобрением и оттенок презрения.

Он быстро напялил на себя мое, узковатое ему, пальтецо и решительно протянул мне грязную ладошку:

– Раз так – корешами будем. Митяй, – назвался он. – Шило – моя кликуха.

– Николай, – с достоинством представился я.

– А кличут как?

– Николенька, – сорвалось у меня.

Митяй захохотал, картинно схватившись за живот:

– Ка-ак?! Николенька-Оленька? Ты что, девчонка, что ли? – И уже серьезно произнес: – Колька ты будешь. Колька… Клифт. – И он снова, с некоторой завистью пощупал рукав моей курточки. – С тебя за кликуху причитается!

Я пошарил в карманах и вытащил завалившуюся в уголок монетку – это оказался пятак.

– О! – обрадовался мой «крестный». – Може, у тебя и шуршики водятся? – и он выразительно потер палец о палец. – Нету? А клифт твой все равно на Мильонке загнать придется – а то за так снимут.

– Кто снимет? – удивился я.

– Найдется кому! – загадочно произнес Митяй. – Ну ладно, пошли отсюда, а то шамать хочется.

– А где здесь булочная? – осведомился я.

– Вона! Булочная! – снова развеселился Митяй. – А пети-мети откуда возьмешь? Может, твой отец сам Бриннер? Запомни, – строго произнес он, – шамовку клянчат или тырят.

Заметив, что я не очень-то понял его объяснения, он с тем же оттенком презрения добавил:

– Э, да ты совсем лох… Ну ничего, держись меня. Не пропадем.

Мы выбрались из рельсового городка, который мой новый друг назвал почему-то Первой Речкой, и вскоре оказались на людной базарной площади.

Здесь у Митяя оказалось много таких же, как он, чумазых приятелей, и после некоторого времени какой-то непонятной мне суеты, беготни и переговоров я, совершенно ошарашенный всем происходящим, оказался в тихом уголке, за горой деревянных ящиков из-под фруктов, с куском ситного в одной руке и большим апельсином в другой.

Митяй деловито вынул из-за щеки мой пятак и сказал:

– А это вечером Чену отдадим, китайцу, чтоб впустил в ночлежку.

* * *

Мой первый ночлег у Чена понравился мне гораздо меньше, чем ночь в обществе Тузика: спали там, правда, в тепле, но вповалку, и мы с трудом отыскали свободное местечко, спотыкаясь поминутно в полутьме о чьи-то ноги и выслушивая вдогонку отборную ругань. В довершение всего именно в ту ночь я остался все-таки без своей курточки: Митяй проиграл ее к утру в карты какой-то подозрительной компании.

– Ничо, – бодро ответил он на мои упреки. – Будет день, будет и пища.

* * *

Дни и вправду покатились один за другим – проводили мы их на базарах, в порту да на улицах. Ели когда досыта, а когда и впроголодь; спали когда в тепле, а когда – дрожа всю ночь от весенних ночных заморозков.

Если бы кто-нибудь мог предсказать, что я смогу безмятежно спать, закутавшись в немыслимое тряпье, на чердаке или в подвале полуразрушенного дома, а не обливаться всю ночь слезами и шепотом звать маменьку, я бы этому ни за что не поверил.

* * *

Но понадобилось всего несколько месяцев, чтобы я научился и клянчить, и тырить, зато начисто отвык молиться, как учила меня когда-то маменька, и больше не плакал по ночам о своей прежней жизни.

Николенька, прежний маменькин сынок, с удивительной быстротой превращался в Кольку Клифта – волчонка, живущего по законам улиц портового города.

Три дня длился невольный «карантин» Василия на пароходе, прежде чем он ступил наконец на землю своей «малой родины». Этих трех дней хватило для того, чтобы японцы захватили все ключевые позиции в городе и начали устанавливать свой оккупационный порядок.