Выходило, что костромским бегунам-скрытникам удалось наладить связь со срединными районами Азии, и они знали туда свои тайные тропы… Что-то есть во всем этом, не позволяющее отнести эти сведения к области чистой фантазии, тем более что названные мною здесь люди реально существовали (я имею в виду, в частности, и старца Никитина, и профессора А. В. Барченко).
К тому же существует немало утверждений вполне авторитетных и серьезных ученых, что именно на Русском Севере и была когда-то древняя прародина народов, двинувшихся после начала ледникового периода на юг и заселивших Индию и Тибет. Следы древней культуры этих народов Русский Север и Сибирь хранят до сих пор в языке, в орнаментах, в фольклоре, в остатках языческих верований и в географических названиях гор, рек, деревень.
Может быть, тайные тропы бегунов повторяли путь этой древней миграции – переселения народов? И не потому ли завязалась духовная связь хранителей древнего знания и русских северян, что когда-то у них была общая родина?
Василий и Колыванова некоторое время шли молча.
– Так ведь сказал странник, что книга сама хозяина сыщет, – неуверенно произнес наконец Василий.
– А ты не всякое сказанное слово впрямую понимай! – рассердилась Колыванова. – Сказано было, я думаю, что в чужих руках она мертвая будет: прочесть ее не сумеют, а коли и прочтут – уразуметь не смогут. Ну да ладно. Одним днем такие дела не решить. Подумай пока над разговором нашим.
Они повернули к дому Колывановых. За рассказом Маремьяны Игнатьевны уже стемнело. Возвращаясь, шли они быстро, и снова, как это уже было однажды во Владивостоке, Василию почудились рядом, за темною кущей кустарника, чьи-то чужие шаги. Но на этот раз он не стал делать никаких резких движений, чтобы не испугать идущую рядом немолодую женщину.
Однако Колыванова тоже, видно, услышала постороннего и схватила Василия за руку:
– Чу! Слышишь?! Кто это? – Маремьяна Игнатьевна резко остановилась, схватила Василия за руку, знаком показывая ему молчать.
Шаги уже явственно прошелестели быстрее, и листва кустарника обозначила движение убегающего человека.
– Никак слушали нас? – огорченно сказала Колыванова. – Ну теперь жди беды…
– Может, Анна это? – попытался успокоить ее Василий.
– Нет, то мужик был… Нешто я дочкиных шагов не узнаю? У меня слух-то охотничий. Я с Колывановым в молодости на самого «хозяина» хаживала.
– Неужели на тигра охотились? – поразился Василий. – И не страшно было?
– Как «не страшно»… А все не страшнее каторги. Ее я и вправду боялась, хоть, можно сказать, и по своей воле попала к колодникам.
Василий искоса посмотрел на женщину: не этот ли страх и загнал ее в крепкие руки Колыванова? «Интересно, что за страх гонит за меня замуж Анну?» – снова подумалось ему. И он тут же укорил себя за недоверие.
Расставшись с Маремьяной Игнатьевной, Василий медленно повернул к дому. Он шел, невольно прислушиваясь, но больше не слышал ничего, кроме шуршания гравия у себя под ногами.
Колыванова могла бы и не просить его поразмыслить над ее рассказом: он и так не выходил у Василия из головы. Но он поймал себя на том, что не тайное неведомое знание, о котором говорила Колыванова, больше волнует его сейчас, а то, как скажутся все эти открывшиеся обстоятельства на его общем с Анной будущем. Что знает Анна из рассказанного матерью? Надо ли поговорить с нею обо всем этом? Или следует молча принять существование этой теперь уже и их семейной тайны?
«Ну нет, я не Колыванов – закрывать глаза на то, что жена живет в чем-то отдельной от меня, другой жизнью, не смогу», – думалось ему.
Но постепенно мысли Василия вернулись к таинственной книге. Покажет ли ее Колыванова? И хочет ли он после всего рассказанного увидеть эту книгу, подержать ее в руках? Временами он почти жалел, что был и сегодняшний вечер, и этот разговор, – ему жаль было того ощущения ничем не замутненного мира, которое охватило его в первый приход к Колывановым. Как же он, оказывается, ошибался! Словно под изумрудно-зеленой болотной травой не разглядел смертельно опасную темную глубину…
Ему вспомнилось, как отец называл такие болотные лужайки чарусами. И впрямь что-то зачаровывающее – пугающее и все же манящее – было в колывановской истории. До сих пор все, что связано с верой, казалось ему ясным, светлым и простым. Там были не тайны, а таинства, непостижимые изначально уму.
Он пожалел, что не во Владивостоке, что морскими милями отделен от него отец Алексий – его первый российский исповедник. Наверное, беседа с ним помогла бы успокоить душу Василия, дала бы ему ясное понимание того, что происходит.
Старинные часы, подаренные Василию на новоселье Пелагеей Яковлевной, мелодично пробили полночь. Он ткнул кулаком жесткую, набитую сушеной морской травой подушку и прошептал, засыпая: «Заступник души моея буди, Боже, яко посреде хожду сетей многих; избави мя от них и спаси мя, Блаже, яко Человеколюбец…»