Возвращение самурая

– Раскол, конечно, нанес немалый урон Русской православной церкви, – задумчиво промолвил владыка Кирилл. – Дело не в самих реформах патриарха Никона: благим делом было привести церковные книги и обряды к единому образцу и перед началом новопечатания убрать все разночтения и искажения. Но делалось это, что называется, обвально и сверху, без должного обсуждения, подготовки и объяснения. А изменения оказались столь значительными, что очень большая часть и священства, и прихожан как бы оказались перед необходимостью принять новую обрядность и, как им казалось, новую веру, отличную от той, которой были привержены их деды и прадеды. И в раскол ушла как раз наиболее воцерковленная и истово верующая часть православных. Так что в своей оценке тех исторических личностей, о которых вы упомянули, вы не ошибаетесь.

* * *

Разбираясь дальше в истории старообрядческой церкви, я узнал, что со временем среди тех, кого называли староверами и кто, несмотря на запреты и гонения, стоял за прежние, первоначальные, слова с детства знакомых молитв, за право молиться перед иконами старого письма и осенять себя двуперстным крестным знамением, тоже возникло разномыслие, стали появляться свои течения и секты.

Бегуны, или голбешники, и были таким сектантским течением, зародившимся еще в петровские времена. Они называли молодую империю царством Антихриста и видели для истинных христиан только один путь: порвать все связи с этим грешным миром, «не иметь ни града, ни сели, ни дома, таиться и бегать». Последователи основателя секты, Ефимия, называли себя странниками, миру неведомыми. После смерти старца его преемницей стала тверская крестьянка Ирина Федорова, а бегунов стали еще прозывать ириновцами.

Быт преследуемых заставил странников прибегнуть к целой потаенной сети квартир-«пристаней». В некоторых селах они сообщались между собой подземными ходами – катакомбами. Особенно много таких «пристаней» было в северных областях России.

* * *

– Такая «пристань» была и в нашем дому, мы ведь искони старой веры, – продолжала Колыванова. – Схрон потаенный имелся между потолком и чердачными перекрытиями. Я с детства знала, что бывают у нас «гости», о которых болтать нельзя; с молитвою носила им в укрытие еду и молоко. Ну а стала постарше – стихи духовные, притчи разные от тех странников слушала да заучивала: про веру истинную, про «число Зверя», про конец света и про то, кто спасется.

Нравилось мне, что люди эти – бессребреники. Живут себе как вольные птицы: весь свет для них – дом… А село-то у нас ярославское было – большое, на тракте проезжем, с трактиром-казенкой. Ну и порушились грехом заветы дедовские. Шибко пил народ. Случалось, в драке и убивали друг друга по пьянке. А уж баб-то били… смертным боем: и за волосы, и кулаком в лицо, и сапогом в живот. Наслушаешься подруженек замужних и закаиваешься: нет, не пойду я на такую муку. А как не пойдешь – не своя воля, а родителева.

А ириновцы-то в чистоте живут, без блуда, в скитах секретных лесных спасаются… Думала я, тятеньку умолю. Да умерла моя матушка, и начал он на ту пору тоже запивать. И довела нас всех эта водочка до беды.

Пришел к нам как-то задворками, ночью, в схрон странник: молодой такой, высокий, а волос темный, волнистый, борода длинная. И очи… Я тебе говорю: ни до ни после я таких очей не видывала. Были у него в котомке плашки деревянные, все непонятными письменами изрезанные. И сказывал он, что путем потаенным пробирается он из края дивного, индийского, высоченными горами от мира отгороженного. И вроде живет в том крае знание высокое от самого Солнца и от звезд, и от того знания люди, говорил он, улучшатся и истребится в мире всякое зло…

А шел он с этими плашками, с этим знанием да с очень ценною, сказывал, книгою из какого-то горного монастыря в леса костромские, к старцу Никитину, который один на Руси ведает, как те письмена читаются.

Думала я, он мне одной все это рассказывает… Ан на беду тятенька все слыхал, и втемяшилось ему спьяну, что за книгу ту потаенную много денег добыть можно. А добром-то ее кто отдаст! Вот, когда все уснули, он и полез с топором в схрон…

Проснулась я от шума какого-то… Смотрю, дверца в тайник открыта и спускается оттуда наш гость… Волосы всклочены, в руке топор, а с топора… кровь капает. А глазищи у странника! Хочу закричать и не могу…

А он мне тихо так говорит:

– Прости, Маремьяна. Не хотел я его убивать. Так вышло – сам он первый на меня топором замахнулся. А теперь мне надо уходить: клятва на мне великая и должен я ее через любой грех, даже через убийство, исполнить – должен донести то, что мне доверено.

Взял он свою котомку, шагнул к двери… А потом вернулся и говорит:

– Тут еще такое дело… Книга у меня с собой, что я тебе сказывал. Боюсь, что не уберечь мне ее в пути… Маремьяна, ты девица честная, имя у тебя из святцев – благочестивое, старинное, и глаза хорошие. Возьми книгу и сохрани. Жив буду – приду за нею. Нет – она сама хозяина сыщет. Прощай.

Заколдовал он меня, что ли? Мне ни рукой двинуть, ни крикнуть.