Возвращение самурая

Опомнилась, когда уже светать стало. В схоронку ступить боязно – тятенька там лежит. Как во сне, взяла с лавки книгу, что странник оставил, отнесла в свой девичий сундучок – он у меня еще от маменьки. Ярославские краснодеревщики над ним мудрили и сработали с секретом – с двойным дном. Нажмешь на счетный гвоздик с медной шляпкой – оно и откроется. А замочек в сундучке с музыкой… Ой, да что это я о пустом-то баю? А впрочем, о чем дальше говорить…

Тятеньку мертвого невдолге нашли, меня по дороге в скит изловили. Нашлись, кто слышал, как я к старцам просилась, а отец меня не пускал… Обвиноватили меня, а я не перечила. Пусть, думаю, несет тот странник свое знание куда обещался. Его ведь никто в нашем дому не видел.

Все на себя взяла, все подтвердила. Приговор каторжный бессрочный приняла без звука. Только попросила сундучок с собой взять с чистым бельишком да с теплыми вещами. Позволили.

* * *

Колыванова перевела дух и договорила:

– Продолжать ли? Тебе еще, поди, от матери своей ведомо: привезли баб на остров пароходом, осенним сплавом. Может, вместе с нею мы плыли, одной партией. Тут же, от причала не отходя, и «замуж» выдали. Сначала с Колывановым мы так жили, и вроде кухарки я у него была. А после революции записались гражданским браком. Венчание-то при Советах будто как незаконным стало. Да и не пошла бы я в никонианскую-то церковь.

– Он знает? – спросил Василий.

– Правду-то? А зачем ему? Так проще – ему и так с моей верой заморочек хватает. А человек он хороший, хоть и торгаш.

– Почему же вы мне-то открылись? – сорвалось у Василия. – Я ведь вас ни о чем не спрашивал, ни в чем не подозревал. Я руки Анны с чистой душой просил, без всяких условий и оговорок. Ее вера – это ее вера, я этого не касался.

– Ну, перво-наперво, не хочу, чтобы и через дочкину жизнь эта лжа тянулась. Начинайте жить по правде, с чистой страницы. А другое… Книга эта – так он за ней и не пришел… странник-то.

– Может, приходил – да вас уже увезли, – предположил Василий.

– Нет, – решительно отвергла она его предположение. – Был бы жив, он свою книгу на краю света нашел бы. Я его ждала… А теперь вот изверилась, да и самой о смертном часе думать скоро надо. Ведь времена, сам знаешь, какие: то пальба, то пожары, то люди чужие на острове. Человеческая жизнь и полушки не стоит. Что мне с этой книгой делать-то, кому ее передать?

– Вы говорили, какой-то старец Никитин знает письмена, – задумчиво напомнил Василий.

– Эва! Это через всю-то Рассею с Сахалина до Костромы добираться?! Нечего сказать, ближний свет! Через фронты, через чекистов, через мирское беззаконие? Она и тогда-то была за семью ключами, эта дорога к старцам, – кто не знал, пропадали в пути безвестно. А ныне сохранилась ли дороженька – неизвестно. С ветра, что ли, прилетит к тебе то слово тайное, голубиное, что на пути все двери откроет, все заслоны убирать будет?

* * *

Василия Сергеевича Ощепкова уже не было в живых, когда профессор Бехтеревского института мозга и высшей нервной деятельности доктор Барченко рассказывал на допросах в НКВД о своих встречах в Костроме с неким старцем Никитиным, принадлежавшим к секте старообрядцев-бегунов и утверждавшим, что он совершал паломничество «к святым местам» – в Индию и в Тибет, в таинственное Беловодье, скрытое в самом сердце Азии.

Получая там в обителях секретное Знание, такие, как Никитин, странники записывали узнанное на деревянных плашках, вырезая ножом тибетские буквы. Они зашифровывали в этих записях тибетское учение о Солнце и связанной с ним системе развития способностей человеческого организма.

Монахи-юродивые, возглавляемые Никитиным, жили в лесу и крайне редко появлялись на людях и в городах. Однако доктору Барченко удалось встретиться с членами этой мистической общины и на протяжении года осваивать ту самую «древнюю науку», которую хранили в своих святилищах лапландские шаманы, а в самом Тибете помнили лишь немногие ламы и восточные юродивые – дервиши. Барченко был тем человеком, который сумел, по его словам, расшифровать некоторые записи.

Так мудрость буддийских монастырей шла потаенным путем, через многочисленные «пристани» в лесные скиты Алтая и Русского Севера, отзываясь потом самым неожиданным образом в знаниях разных колдунов, окольной дорогой попадая к ученым, занимавшимся различными проявлениями высшей нервной деятельности человека, а также к интеллигентам, увлеченным оккультной мистикой.

И, конечно, внимательно отслеживала обрывки этих знаний власть, надеясь прирастить ими свое могущество и найти в них способ управлять людьми.

Чтобы еще раз не возвращаться к этой теме, поясню, что в 1925 году, по словам Барченко, старец Никитин умер, но у его последователей какое-то время оставались записи, сделанные им во время гималайского паломничества и нарисованная от руки карта его странствия.