Возвращение самурая

Я и сам так думал, потому что эта торговля нередко заканчивалась стрельбой и мы, ничего не получив за работу, ходко, под близкие милицейские свистки, смывались из темного переулка, где оставались лежать мертвые тела.

Вообще, смерть постоянно была рядом: умирали, обкурившись, наркоманы в опиумных курильнях на Мильонке; ударами ножа рассчитывались с карточными долгами в притонах и ночлежках; замерзали в подъездах нищие сырой приморской зимой; как-то однажды умер, три дня пометавшись в жару, один из наших пацанов, схватив на сквозняках воспаление легких. О том, что у него такая болезнь, нам сказал пьяненький бывший фельдшер, которого откуда-то притащил на наш тогдашний чердак Митяй.

– Ничем не могу помочь, хлопцы, – развел фельдшер руками и залился пьяными слезами.

Такая жизнь учила ни к чему крепко не привязываться и быть постоянно готовым к неожиданным поворотам и новым потерям. Люди возникали в ней и бесследно исчезали, как щепки, уносимые весенним ручьем. Так исчезла и моя первая детская любовь – голубоглазая, хорошенькая, как кукла, маленькая белокурая нищенка, которая однажды прибилась к нашей компании на Мальцевском базаре.

Я сидел с пацанами на пустых ящиках за ларьками и только поднес ко рту кусок ситного с чайной колбасой, как кто-то дернул меня сзади за рукав. Девчонка с гривой кудрявых нечесаных волос стояла, держась одной рукой за стенку ларька, и молча смотрела. Не на меня, а на кусок хлеба в моей руке.

– Ты что, жрать хочешь? – как можно грубее спросил я, потому что именно так разговаривать с девчонками предписывал наш неписаный кодекс бродяжьей чести.

Она молча кивнула головой, и этот кивок подействовал на меня сильнее самых жалобных слов. Я отломил корку ситного, кусман колбасы и протянул ей.

– Смотрите, Колька невестой обзавелся! – захохотали ребята. – Кис-кис-кис! У-тю-тю!

Я вскочил, но на мое плечо легла крепкая ладонь Митяя.

– Ша, пацанва, – спокойно сказал он. – Это шмара Клифта. Остальным заткнуться. А ты, – обратился он к девчонке, – не дрейфь, никто тебя и пальцем не тронет.

Не знаю почему, но его послушали, хотя вообще постоянной иерархии в нашей своре не было.

Я и сам не знал, как мне быть дальше: мой поступок был вызван внезапным чувством жалости и никакого продолжения не предполагал. Но теперь я вдруг почувствовал за девчонку какую-то ответственность, хотя не скажу, чтобы мне это нравилось.

– Пойдешь с нами? – так же грубо спросил я, дернув ее за руку.

И она молча, как и прежде, кивнула мне в ответ.

Она была с нами всего несколько дней – болталась по Мальцевскому базару, стояла на стреме на Первой Речке, ночевала за моей спиной в подвалах и на чердаках, и я делился с ней хлебом и яблоками и честно укрывал ее половиной своего драного взрослого пиджака, снятого с замерзшего мертвого нищего.

Мы узнали, что зовут ее Нелли. Трудно сказать, было ли это ее настоящее имя, или она выудила его в какой-нибудь чувствительной фильме про красивую жизнь. Ребята старательно не замечали ее присутствия, хотя при ней реже звучала нецензурная ругань и почти не возникали драки при дележке еды или денег.

Она исчезла после того, как однажды Митяй поставил нас на стреме в каком-то портовом тупичке, где совершалась обычная опиумная сделка. На этот раз все обошлось без стрельбы, с нами расплатились, и, проходя мимо нас, толстый китаец коснулся Неллиных волос, то ли приласкав ее, то ли взвесив на ладони ее белокурую кудрявую гриву.

На следующее утро мы, как обычно, разбрелись по базару в поисках еды и какой-нибудь работенки на день. Каждый промышлял в одиночку. Когда мы все к вечеру собрались на задворках, чтобы поделиться добычей, Нелли среди нас уже не было.

Мы напрасно искали ее. Не было ее и на следующий день, и я плакал ночью, как не плакал со дня смерти мамы. Оказывается, мне нужно было слышать ее тихое дыхание за спиной, нужно было заботиться о ней и делиться с нею пиджаком и хлебом.

Через несколько дней, не глядя на меня, Митяй сказал:

– На базаре говорят, что ее видели с кем-то из «Трех тузов». Дело дохлое. Скорее всего, ее уже продали в Шанхай или в Маньчжурию.

Я знал, что Митяй прав и поделать ничего нельзя. Эти «Три туза», как узнал я много позже, были бандитской шайкой, филиалом крупнейшей шанхайской преступной организации. Занимались они главным образом вымогательством, брали заложников. Подозревали их и в поставке живого товара для публичных домов на Востоке. Пока же я знал только, что это страшные люди, от которых лучше держаться подальше. Неизвестно, чем приманили они Нелли, но теперь я корил себя за то, что вовремя не предупредил ее об опасности.

Но время шло и, как всегда, залечивало раны. Я постепенно перестал тосковать о Нелли, но теперь проходил, не останавливаясь и отворачиваясь, мимо бездомных щенят, жалобно мяукавших голодных котят и оборванных нищих девчонок. Потому что только так, казалось мне, можно было выжить в этом злом мире.