Возвращение самурая

В это же время я стал по-настоящему учиться драться. Моими первыми учителями были китайчата, помогавшие взрослым торговать на базаре. Началось с того, что меня здорово отлупили за очередную попытку стянуть что-нибудь с фруктового лотка. Но потом на разгрузке бананов из Сингапура я подружился с мальчишкой по имени Ли, и он после работы стал показывать мне те нехитрые приемы ушу, которым научил его отец.

Мне нравилась китайская борьба, и часто, засыпая с болью во всех суставах и мышцах, я утешал себя тем, что стану сильным и тогда найду тех, кто украл Нелли, и заставлю их сказать мне, где она. Дальше моя фантазия рисовала картины ничуть не хуже, чем битва с Кощеем или Змеем Горынычем за Василису Прекрасную…

* * *

Не знаю, каким человеком вырос бы я в конце концов. Да и вырос ли: уж очень непредсказуема судьба детей улицы. Боюсь, что я был близок к тому, чтобы бродяжничество и воровство стали навсегда моей судьбой. Впрочем, мне могло «повезти», и я мог выбиться в «шестерки» у опиумных торговцев или даже сделать карьеру вышибалы в ночлежке Чена. Но, видимо, ангел-хранитель, оставленный моими молитвами, все же продолжал, сокрушаясь, руководить моей судьбой.

Первое время моих странствий я старался держаться подальше от того района города, где мы с мамой жили перед ее смертью: мне казалось, что стоит мне появиться в тех местах, как я непременно столкнусь с Анной Семеновной, которая тут же крепко возьмет меня за руку и отведет в ненавистный приют.

Мою ненависть к этому заведению для сирот поддерживал и Митяй, который сбежал оттуда через год после того, как его туда определили. Как я сейчас понимаю, все дело было в том, что вольнолюбивая натура Митяя никак не могла смириться ни с режимом приюта, ни с молитвами перед обедом и после еды, ни с необходимостью ходить по улицам только парами и в строю. Но тогда я вполне сочувствовал Митяю и был согласен с ним в том, что даже ночлежка Чена куда лучше приюта.

Но со временем этот мой страх стерся, да, кроме того, появилась уверенность, что в моем нынешнем виде меня, что называется, мама родная не узнает. И вот однажды солнечный полдень застал меня на той церковной паперти, с которой и началось наше с мамой знакомство с Анной Семеновной, моей последней квартирной хозяйкой.

Утро выдалось хлопотное: пришлось побегать, прежде чем в карманах появилась копченая сайра, завернутая в клочок какой-то газеты, и кусок ситного. Можно было погреться на солнышке и перекусить, пока соберутся ребята, промышлявшие в этот день на базарах.

Я развернул газету и уже предвкушал вкусную трапезу, когда на мою разложенную еду упала чья-то тень. Я мигом прикрыл рыбу грязной ладонью и поднял голову. На ступеньках церковной лестницы стоял священник. Сознаюсь, мне и в голову не пришло, что это тот самый человек, который отпевал маму, – да и виделось мне все тогда, во время ее похорон, в каком-то тумане.

Я никогда потом не спрашивал его, сразу ли он узнал меня. Во всяком случае, если это и было так, он не подал и виду, может быть, опасаясь спугнуть меня. Не берусь передать в точности наш короткий разговор, помню, что он предложил накормить меня и спросил, есть ли у меня ночлег. Я, помотав головой, от всего отказался и, демонстративно повернувшись к нему спиной, принялся за свой обед. В это время какая-то женщина окликнула его, и когда он отошел, я быстро шмыгнул в переулок, оставив на память о своем пребывании лишь обглоданный дочиста рыбий скелет. Жизнь научила меня не доверять взрослым.

Но мне пришлось вспомнить об этой встрече гораздо быстрее, чем я предполагал. День, так неплохо начавшийся, закончился одной из тех облав, которые полиция время от времени проводила на рынках, когда нахлебники вроде нас переполняли чашу терпения постоянных торговцев и покупателей.

Мои товарищи вместе с Митяем попали в частый гребень этой облавы. Не знаю, что сталось с ними дальше – больше я никого из них не видел. Я появился на рынке, когда эта полицейская операция была уже закончена, но она разбудила все «лучшие» чувства торговцев, и даже те, кто раньше щедро швырял мне чуть подгнившие фрукты и овощи, теперь встретили меня злорадным улюлюканьем и обещаниями отправить к моим дружкам.

На беду показался полицейский, и меня, наверное, сдали бы ему, если бы я не пустился наутек. Кто-то швырнул мне под ноги палку, я упал, но вскочил и помчался дальше, чувствуя, что повредил ногу. Однако страх был сильнее боли.

Боль накинулась на меня позднее, когда я уже посчитал себя в безопасности. Хромая, ковылял я по темнеющим улицам, и ноги сами привели меня к той же церкви. Там я решил отдохнуть и, может быть, согреться. Не успел я, сморщившись от боли, занести ногу на первую ступеньку церковной лестницы, как кто-то взял меня за плечо. Подняв глаза, я увидел давешнего священника. У меня уже не было ни сил, ни желания сопротивляться. Так я оказался в доме отца Алексия. И это стало для меня началом новой, опять уже совсем другой жизни.