Возвращение (СИ)

– Дело в том, что я… – Уотсон замолкает, сглатывает, и, облизнув губы, продолжает обреченным тоном, – …уже целовал тебя прежде.

Под коленями слабеет. Холмс делает четыре нетвердых шага к кровати и плюхается на нее. Уже целовал. Конечно. Так и есть. Невероятное, но единственное логическое объяснение. Вот только согласиться с ним значит признать провалы в собственной памяти.

Джон никогда, никогда не целовал его прежде. Он никогда даже близко не был к тому, что Шерлок мог бы назвать поцелуем. Детектив зажмуривается, картины прошлой жизни – жизни с Джоном – пестрой лентой скользят перед его внутренним взором, и обнаружить истину оказывается неожиданно просто.

– Ирен Адлер… – сдавленным шепотом озвучивает он очевидное.

– Да… – Джон неловко улыбается, явно впечатленный скоростью разоблачения.

В его глазах расцветает знакомое восхищение, но сейчас оно вызывает лишь прилив отравляющей горечи, Шерлок морщится – и улыбка исчезает с лица доктора Уотсона.

– Ты прав, это было в тот день, когда она вколола тебе наркотик, – теперь Джон смотрит виновато и с вызовом одновременно. – Я привез тебя домой, ты был практически без сознания, а я… – он на мгновение отворачивается, – …я был зол. На нее. На себя. На тебя. Я… ревновал.

Их взгляды встречаются, и Холмс вздрагивает от разбегающихся по телу мурашек.

– Ты был не в себе, бормотал какую-то ерунду, и я… не удержался, – доктор Уотсон пожимает плечами. – Воспользовался твоим бессознательным состоянием, – отчеканивает он твердо, и у детектива не возникает сомнений: несмотря на признание неэтичности своего поступка, Джон не собирается жалеть о содеянном. – Естественно, ты ничего не запомнил.

Шерлок так близок к тому, чтобы истерически расхохотаться, что ему приходится зажимать себе рот ладонью. Он… запомнил. Он отлично помнит то странное, теплое, тревожаще интимное ощущение, с которым он очнулся в тот день, очнулся… и позвал Джона прежде, чем вообще сообразил, где он и что с ним случилось.

А потом он связал это ощущение с ней… Идиот.

– Так что… когда я в тот вечер напился и… – доктор Уотсон опускает взгляд и страдальчески сдвигает брови, – сам понимаешь, можно подделать внешность, можно изменить голос, но…

– Вкус и запах подделать невозможно, – резко перебивает его Шерлок.

Джон кивает, и в комнате повисает тягостное молчание. Теперь, когда с пробелом в фактическом материале покончено, Холмсу больше нечем заслониться от больно жалящей душу обиды.

– Почему тогда… – начинает он, стараясь удержаться, но не удерживаясь от обвиняющей интонации, – …ты не признался сразу? Зачем притворялся? Зачем позволил притворяться мне?

Пару секунд доктор Уотсон удивленно моргает, затем его лицо приобретает ожесточенное выражение.

– Это была твоя игра, Шерлок, – напоминает он раздраженно. – Я лишь подыгрывал. И потом… – взгляд Джона внезапно загорается гневом. – Ты держал меня в неведении три года!

Вот оно. В груди давит так, что невозможно сделать ни вдоха, ни выдоха, и слова удается произнести вопреки всем законам физиологии:

– Так… это… была… месть?..

– О, господи, нет!!! – кричит Джон.

Холмс верит сразу и безоговорочно, испытываемое облегчение настолько же велико, насколько мучительным было владевшее им подозрение, и только поэтому он совершает ошибку – улыбается...

Уотсон бледнеет.

– Тебе смешно, да?.. Тебе смешно?!! – он неожиданно бросается вперед и, вцепившись растерявшемуся Шерлоку в плечи, яростно его встряхивает. – Ты хоть представляешь, что я испытал в тот момент?!! В одну секунду обнаружить, что ты… ты… жив… – гневный взор заволакивает влажным, Джон судорожно выдыхает, отпускает детектива и медленно выпрямляется. – Это действительно очень смешно… – с горькой усмешкой соглашается он. – Я оказался четырежды идиотом…

– Джон…

– Четырежды идиотом!!! – доктор Уотсон растопыривает пятерню и начинает загибать пальцы. – Во-первых, я позволил тебе обмануть меня три года назад. Во-вторых, не поверил тебе, когда ты вернулся и рассказал-таки правду. В-третьих, снова поверил, когда ты меня опять обманул. И в-четвертых… – его голос срывается, и фраза остается незавершенной.

– И в-четвертых?.. – тоскливым эхом откликается Шерлок.

– И в-четвертых… – едва слышно повторяет Джон и вдруг в сдающемся жесте поднимает вверх обе руки. – Ладно! Я смалодушничал! Струсил, потому что умудрился открыть тебе то, что никогда открывать не был намерен!

«Не был намерен…»

Холмса снова бросает в жар, и он недовольно бормочет, страдая от иррациональности одолевшей его ревнивой досады:

– Не понимаю, зачем тебе вообще понадобилось прятать от меня… свои чувства… раньше…

Джон склоняет голову на бок, щурится, недоуменно его разглядывая.

– Затем, что раньше ты не отвечал мне взаимностью, и я вряд ли бы мог оставаться твоим… соседом, зная, что ты знаешь, что порой все, о чем я способен думать, сидя с тобой за одним столом, это о том, как нагнуть тебя над ним.

Грубость действует отрезвляюще, детектив зарывается пальцами в кудри, чуть ли не на ощупь пытаясь найти выход из лабиринта чрезмерно запутавшихся отношений.