Возвращение в Египет

Исакиев рассказывал, что по одному с ним делу проходил другой палиндромист, Феофилактов, который наоборот, то есть справа налево, причем бегло, мог читать хоть целый час. Раньше, еще до переезда в Гомель, он использовал и собственной конструкции проекционную камеру: в ней луч, прежде чем попасть на экран, отражался от двух дополнительных зеркал, отчего любой текст выходил так, будто его сразу печатали справа налево. Из-за этого приспособления Феофилактова и арестовали, решили, что нашли шифровальный аппарат. Судили за измену родине, срок – пятнадцать лет.

Коля – дяде Петру

Исакиев пишет, что арестованный в январе тридцать восьмого года и проходивший с ним по одному делу известный гомельский палиндромист Владимир Феофилактов уже на первом допросе начал давать показания. Сообщил следствию, что, как река Стикс – рубеж между миром живых и миром мертвых, Красное море – граница между зависимостью человека от человека и зависимостью человека от Бога. Второе и есть свобода. В его, Феофилактова, задачу входило убедить колеблющихся, что море мелкое, как в палиндроме идти можно и туда, и сюда. Но пока с тобой Бог, путь один. Это, несомненно, была работа на контрреволюцию.

Коля – дяде Петру

Два берега Потопа – левый и правый. Считается, что Ной отплыл от греха и через год пристал к праведности, но у Исакиева в его «Потопе» ковчег делался чем-то вроде парома.

Дядя Юрий – Коле

Казни водой (Потоп) и огнем (Содом и Гоморра). Вышедшие из бездны воды Потопа, то есть воды, не загасившие, наоборот, впитавшие в себя огонь, его жар. Они кипят, колобродят, пламя в них мечется, рвется наружу.

Дядя Юрий – Коле

Кроме Ноева семейства, гибель всего потомства Адама, гибель египтян и переход евреев через Красное море «аки посуху», крещение Христа в Иордане – всё это обновление и очищение водой, оправдание ею тех, кому еще можно помочь, и сама вода для одних – искупление и спасение, для других – смерть, разверзшаяся бездна.

Дядя Валентин – Коле

То, что ты слышал от Крума в Старице и что теперь тебе пишет Исакиев, мне уже знакомо. Недавно в Москве после четырнадцати лет лагерей объявился мой двоюродный брат Михаил Стависский, с которым я и раньше был дружен. Бо́льшую часть срока он отработал на воркутинских шахтах и, как и твой отец, вернулся с силикозом.

Несмотря на близкое родство, вы до ареста общались со Стависскими от случая к случаю, твоя мать их недолюбливала. Михаил был сыном американской коммунистки Нэнси Вудлак, которая попала в Москву в девятнадцатом году по линии Коминтерна и здесь вышла замуж за другого коминтерновца, Георгия Стависского, кстати, единственного из Гоголей, кто сразу поддержал новую власть. Оба они – и Георгий, и Нэнси – в тридцать седьмом году были расстреляны. Самого Михаила арестовали двумя годами позднее прямо посередине его медового месяца, но брак этот, как бы ни был он короток, спас ему жизнь.

Жена, зовут ее Тася, фамилия Рахатова, не только с ним не развелась – в необходимости этого шага ее настойчиво убеждали, – но и все полтора десятка лет каждый месяц (во время войны тоже) отправляла мужу посылки с едой и теплыми вещами. Давалось ей это нелегко. Зарплату Тася получала нищенскую – была редактором в издательстве «Водный транспорт». Пухленькая хохотушка, очень хорошенькая и с детства балованная (отец – начальник какого-то военно-конструкторского бюро), она после ареста мужа изменилась до неузнаваемости. Худая от недоедания, в одном и том же, неизвестно из чего перешитом платье, Тася сделалась пуглива. Ни с кем, кого они с Михаилом знали прежде, отношений она не поддерживала, вся ее жизнь была поделена между работой, стоянием в ГУЛАГовских очередях и церковью. Она не только ходила на службы, но и помогала по хозяйству священнику храма Пресвятой Богородицы в Казачьем переулке отцу Константину, человеку старому и много болеющему.

Мужа своего Тася все-таки дождалась и через год после его возвращения родила дочку, которую крестили под именем Анастасия. Однако сказать, что они хорошо ладят, трудно. Тася занимается дочкой, как и раньше, помогает отцу Константину, а Михаил живет отдельно, в большой светлой комнате на Сивцевом Вражке, которую у кого-то снимает. С женой и дочкой он проводит лишь часть субботы и воскресенье, но Тася, как кажется, тяготится и этим. В сущности, ему предоставлена полная свобода, и он, не чинясь, ею пользуется. Добирая недоданное, почти на каждую ночь водит к себе новенькую пэтэушницу, в остальном тоже живет, как считает нужным.