Тот же Лошадников и по-иному объяснял революцию. Он говорил, что литургия, которую человек отстоял со схимником, была для него знаком, отметиной, что он небезнадежен. Что, если раскается, благодаря святым заступникам сможет искупить грехи, и тогда, едва отдаст Богу душу, уже не одной ногой, не на птичьих правах, а, так сказать, полновесно, на законных основаниях вступит под райскую сень. Войдет в Небесный Иерусалим, где до скончания времен будет пребывать среди праведников.
За названными благодатными печатями народ прямо валом валил к монахам. Немудрено, что посреди этого вавилонского столпотворения никто и не заметил, как случилось то, чего братия отчаянно боялась. Известно, что человеческая душа – сосуд, до краев наполненный злом, что бесы заселяют ее так же плотно, как пчелы улей, и вот, сколько монахи ни отмаливали паломников, сколько литургий ни отслужили, сколько ни исповедовали мирян и ни просили за них, кто-то что-то недоглядел, и граница, которая прежде была на замке, стала для нечистого будто решето.
Монахи еще боролись, еще пытались молитвой очистить некогда Святое место, а народ уже разобрался, что Рая здесь больше нет, и бурный людской поток, словно летом в межень, на глазах пересох. Лишь спустя год и братия наконец догадалась, что Рай с земли ушел, его теперь не вернешь. Утрата была столь велика, что каждый думал на другого, что именно он виноват в общем несчастье, – ясно, что скоро схимники перессорились и пошли кто куда, в разные стороны. Единое монастырское тело, новый Адам почил в бозе.
Но, хотя Рая на земле не стало, тоска о нем никуда не делась, наоборот, день ото дня росла и росла. Осталась память, что он был прямо здесь, чуть не за околицей, не один год стоял цел-целехонек буквально в двух шагах от нас. Остались рассказы сотен, а то и тысяч людей, которые натурально и, главное, при жизни в нем побывали; всё это передавалось от отца к сыну, обрастая, как обычно бывает, новыми и новыми подробностями, и так, пока вся страна ни о чем другом думать не могла, как только о том, что необходимо возвратить Рай на землю. Бог в этом деле никому и никаким препятствием не будет, наоборот, Он Сам готов голосовать за это предприятие обеими руками. Полвека назад Господь попустил благодати, потому что наша земля есть Земля Святая, но ведь здесь ничего не изменилось, мы как были Землей Обетованной, так ею и остались, посему Он с радостью попустит и во второй раз. Лишь бы мы раскаялись, оставив сомнения, пошли к Нему.
Папка № 16 Москва, октябрь 1962 г
Коля – дяде Евгению
Получил увольнительную на берег. Кормчего оставил на странника, которого неведомо как занесло на корабль. Первого с прошлой осени. В Москве буду еще два месяца. У мамы тут светская жизнь. Кроме тети Вероники, чуть не каждый день заходит и дядя Валя. Оскара Станицына, Сониного деда, ты знал, так вот это его сын, он тоже художник, причем небесталанный. В конце тридцатых годов обстоятельства загнали дядю Валю в Хиву, там я его навещал. Дело было уже после отсидки в 54-м году. Теперь он вернулся. В Подколокольном отец оставил ему комнату.
Коля – дяде Артемию
Мама говорит о дяде Вале очень любовно. Всем рассказывает, что именно он, еще ребенком, рисовал декорации для детских гоголевских спектаклей. Повторяет, что он настоящий художник, чтобы хоть как-то понять мир, прежде ему надо его нарисовать. Так же было и в Сойменке. По словам мамы, то, что говорил режиссер, дядя Валя слушал довольно отрешенно, но когда через несколько дней приносил наброски, все признавали: это ровно то, что надо.
Коля – дяде Петру
Вечером пришла тетя Вероника, и мы сели чаевничать. Мама сказала, что прежнего страха в Москве уже нет, Вероника согласилась с ней, стала рассказывать про Ходынское и Трубное братство.
Коля – дяде Юрию
Конечно, о братствах давно говорили. Не помню, от кого слышал, что есть два Иерусалима. Небесный – он выстроен из добра, милости, и подземный, адский, сложенный из наших грехов. Так вот, Ходынцы и Трубные – это стойки ворот, ведущие в антихристов город. Но большинство думает, что Ходынка с Трубной просто стоянки, короткие привалы на пути из Земли Обетованной в Египет.
Коля – дяде Ференцу