Возвращение в Москву

– Во-от та-ак! Не зли меня, Юрка! В тусе есть свой сексопатолог. Доктор Лисянский. Появляется он не слишком часто. Практикует все-таки и популярные книжки пишет по профилю. Целую, знаешь, серию издал со своей сладчайшей физиономией на обложке. Но ценен Лисянский тем, что он не просто «раскрученный» доктор и популярный писака, а пункт обмена сведениями, говорящее справочное бюро. Все обо всех знает и страдает недержанием речи. Все пострадавшие по очереди хотят его убить, но потом он открывает рот, и становится так интересно, так интересно, что казнь в очередной раз отменяется. Про Пипу он рассказывал, что того застали с чужой дамой и от души побили. И отбили кое-что, и это самое «кое-что» долго и безуспешно лечили, а потом ополовинили, потому как началась гангрена. Отсюда, скорее всего, и псевдоним его сомнительный, а не потому что он Филипп Ипполитович.

– Ты хочешь, чтобы я его пожалел, Юлия Михайловна? Бедного калеку? Как ни крутись, а ты проговариваешься, хитрованка. Он же шантажирует тебя! И, полагаю, Андрона твоего – «товарища по несчастью» – тоже. И еще массу народу, ты сама говорила про какие-то досье, которые он коллекционирует. Я отлично это помню! И не говори, что мне это приснилось, что я чокнутый.

– Юрочка! Я ничего подобного… Ты не чокнутый! Но – навыдумывал чего-то. С чего ты взял?

И такая фальшь в ее голосе, и такое непроницаемое черное зеркальное стекло во взгляде, и, по-моему, даже волосы ее перестали блестеть от огорчения. Юлька, я же не маленький. И я все о тебе знаю. Что меня беречь как птенчика? Я через такое прошел, что Пипа-кровосос по сравнению с некоторыми моими бывшими знакомцами сам птенчик. Или я ошибаюсь, и все намного серьезнее?

– С чего я взял? Юлька, я ужасно наблюдательный. Вернее, бдительный. Я стал таким в бараке. У меня там такая особая чувстительная антенна отросла, невидимая. Там иначе не выживешь, без такой антенны, вот и все. Все свои доводы я тебе перечислил, это во-первых. Во-вторых, ты вольно или невольно проговариваешься. Но самое главное – я видел, как ты скисла, когда Горшков заявился в казино, я видел, как ты помертвела, когда он тебе сказал пару слов. И я слышал эти слова! Он себя уже считает твоим хозяином, как будто ты корова дойная.

– Какие еще слова? На пушку берешь? Так, кажется, говорят? – Она усмехается. Но вкривь и фальшиво. Фальшиво!

– Тебе, правда, нужно, чтобы я повторил его слова? О сроках, о выплатах? Месяц прошел, но все я отлично помню. Слушай, Юлька! О чем он прознал? Если обо мне, бывшем уголовнике, то ерунда это! Он на меня прямо-таки плотоядно смотрит на всех этих раутах, где мы бываем, а мне наплевать, честное слово! Ничего у него со мной не получится! И, смею думать, такие сведения, будь они обнародованы, по нашим временам даже тебя не слишком скомпрометируют. О чем еще он может знать? О твоих махинациях в бизнесе? Так какой бизнес без махинаций, миледи? В нашей-то стране? Тоже несерьезная причина, если только ты не торгуешь потихоньку наркотой в своих «Ларчиках».

– Юрка! Что ты несешь! Наркотой! Нет, ты таки чокнутый совсем!

– Тогда что? То, о чем я думаю? Только это стоит таких безумных денег. Так? Юлька, я проверяю счета, ты уж извини.

Я даже считать научился и понимаю, что не можешь ты столько тратить. И не говори, что это не мое дело. Потому что у этой падали аппетиты растут, и он тебя в конце концов все равно… Господи боже мой! Ну не реви, пожалуйста!

Как же, не реви. Это последняя линия обороны, насколько я понимаю, и самая действенная – проливные слезы. Это оружие Юлька пускала в ход считаные разы на моей памяти. Она благородная, а я же выхожу виноват. Естественно. Я и чувствую себя виноватым. Хуже нет чужие деньги считать, даже из благородных побуждений.

– Юлька, я могу тебя защитить. Нас обоих защитить. Я здоровый умный мужик. А ты, как не пыжься, не железная. И не надо тут мне разводить о фамильной мистуловской стойкости.

– Не развожу я ничего! Что ты меня пытаешь?! Отстань ты от меня с этим шантажом. Все тебе мерещится. Юрка, ну что такое! Я хотела лирических воспоминаний, а получился вечер грязных сплетен, выяснение отношений.

Лирических воспоминаний, значит. Ничего подобного, мадам. Прекрасно помню, что она хотела меня «расшевелить». Вот и расшевелила.

Сколько же во мне дерьма! А потому вопрос: насколько истинен мой персональный миф? И… И кто я такой, чтобы задаваться вопросами? Гамлет, принц Датский? Стыдно, господи! Мне не по возрасту киснуть в вопросах. И если память – род деятельности, я просто должен помнить о городе моей юности. Хотя бы просто помнить, чтобы не сойти с ума среди чудовищ, если не знаю пока еще, как их извести. И что самое страшное – сознаю необратимость времени. Значит, ничего не вернуть. Значит, гибнуть вместе с чудовищами и мне, и Юльке, и сочащейся бедой Москве.

* * *