Возвращение в Москву

Разбирательство Юриного «дела», вполне беспомощное разбирательство, длилось недели две и, может быть, если бы крупно повезло и вступился тесть Михаил Муратович, так и затихло бы, и была бы сделана скидка на Юрину молодость, и отделался бы Юра строгим выговором с занесением в личное дело. Но стало, однако, ясно, что пропавшие документы не испарились, не были оставлены в случайном месте на территории посольства, не были кем-то уничтожены или злостно спрятаны, а неведомыми путями оказались у потенциального противника, у американцев то есть.

– Как, по-вашему, что это значит? – цедил сквозь зубы посол, обычно милый и доброжелательный, не глядя на Юру и не приглашая его присесть. – Как, по-вашему? – цедил он и небрежным жестом подталкивал к Юре документ на официальном бланке с гвинейским гербом.

– Я не знаю, – отвечал Юра. После вчерашних возлияний в голове у него трещали погремушки и гулко бухали тамтамы, а глаза, вопреки шуму и треску, закрывались сами по себе и слезились от атомных вспышек под веками.

Хотелось уткнуться в подушку и забыть обо всем, даже о Юльке.

– Что ж, объясню! – бушевал посол. – Вот этим самым, – потряс он бланком, – гвинейская сторона решительно отказывается принимать нашу авиацию особого назначения, мотивируя это убытками, понесенными в результате неудачной посадки нашего стратегического… «Ту»… как его там… А, все равно!

– Убытки же возместили, – промямлил Юра, – все починили, даже вставили стекла в здании аэропорта, которые не мы побили, а сто лет назад сами они… постарались.

– Вы что, Мареев, не понимаете, что это лишь формальный предлог, и предлог, выбранный весьма лениво и неизобретательно?! Отписка! Вы что, не понимаете, что документация, хранившаяся у вас, попала к противнику? Если бы вы следили за ситуацией, а не напивались самым недостойным образом, вы бы знали, что Гвинея на днях получила от США огромные деньги – на культурное развитие! Вы понимаете, что это означает?

– Что? – тупо спросил Юра, ко всему равнодушный. Он и сам не знал, как накрепко умеет замыкаться, когда на него повышают голос.

– Что?! Взятку в государственных масштабах это означает! С чего бы вдруг? А с того, что Пентагон теперь осведомлен, где базируются наши разведчики, американцы также уверились в том, что через Конакри идут поставки из Союза в Анголу. И нет сомнений, что дотации «на культурное развитие» Гвинеи сенат выделил с подачи Пентагона, когда в верхах была предъявлена небезызвестная вам папка со всем ее секретным содержимым! Крупные дотации, как вы понимаете, никогда не бывают бескорыстными. Естественно, гвинейской стороне было поставлено условие, подразумевающее свертывание военно-дипломатических отношений с Советским Союзом. Это серьезное поражение нашей дипломатии! Вам, поскольку не была доказана ваша непричастность к передаче секретных документов противной стороне, вменяется измена родине, Мареев! Сейчас вас сопроводят в вашу комнату, где вы в течение десяти минут обязаны будете собрать вещи, и тотчас же отвезут в аэропорт и переправят в Москву, где вас встретят представители соответствующих органов. Считайте себя арестованным, Мареев.

Уже через три часа Юра, неудобно устроившийся в маленьком пассажирском отсеке транспортного самолета, силился выглянуть в иллюминатор в надежде увидеть еще раз выпуклую бирюзу Средиземного моря, всю в белых крапинках пенных барашков. «Ах, дальше бы и не надо!» – вспомнил он Юлькины слова. Но приближать лицо к иллюминатору ему не позволял конвойный.

«Ай гоу ту Москоу», – вспомнил Юра и подумал вдруг, что встреча с Москвой может и не радовать.

* * *

Слякотным январем в Москве царила приподнято-тревожная атмосфера всеобщего ожидания неведомых перемен, а потому абсурда было неизмеримо больше, чем обычно. Вместо Лефортова или внутренней гэбэшной тюрьмы, куда по предположениям Юры его должны были доставить с его-то «изменой родине», он оказался в Бутырке. И уголовники в камере, озадачившись, видимо, пребыванием в их гнезде такой птицы, даже не слишком сильно донимали Юру, удовлетворившись ленивыми приветственными побоями, обязательной «пропиской», в результате чего Юра получил легкое сотрясение мозга, множественные ушибы и перелом ребра. На следующий день следователь, по завершении первой короткой – формальной – встречи, отправил Юру в медчасть, где ему туго обмотали туловище полотенцем, не задавая вопросов о причинах травмы.

Боль, как ни странно, оказалась терпимой, а нестерпимой была болтовня в переполненной камере, часто переходящая в особую утвердительно-настырную истерику, и мерзкий кашляющий мокротный смех местного главаря. Юра не принимал участия в разговорах. Если к нему обращались, отвечал скупо и невнятно, потому повеличали Юру Немтырем. В общей камере он провел лишь четверо суток, но прозвище каким-то непостижимым образом отныне везде следовало за ним, будто на Юру Мареева была наложена зримая печать, которую легко считывали и заключенные, и конвойные, и вольная обслуга.