Возврастающий орёл (СИ)

   - А вы знаете, -решил развеять тоскливую атмосферу Фёдор Иоганнович - у меня в субботу в трамвае часы из кармана вытащили. Золотые, с монограммой и короной на крышке.

  Полицмейстер глухо пробормотал, что фон барон может подать заявление в общем порядке.

  Разговор не клеился. В часть они зашли через неприметную дверцу, щадя самолюбие подозреваемого. Фёдор Иоганнович растерянно объяснял: семейство Кочубей он знать не знает, браслет - фамильная драгоценность.

  Полицмейстеру понравился распинающийся барон. Он бы его и дальше попытал, но правила требовали отпустить, взяв подписку о невыезде

  _- Божечки, подумал про себя Фёдор Иоганнович, - Божечки милостивые! Только этого мне сейчас не хватало! Он снова чувствовал себя нашкодившим мальчиком, вытащил из закромов памяти детское, беспомощное "Божечки!!!" В сорок с лишним, ага!

  Из полицейской части барон решил не ехать домой на трамвае, а подняться выше, оглядеть Семинарский овраг и потом от станции пойти по рельсам до Витебского вокзала. Но маршрут этот хорош в теплый и сухой летний день, а не при -13 под вой метели. Барон добросовестно обошёл задворки Семинарской и удивился. Еще дня три назад в зарослях сухих осок, покрытых льдом, не было видно никакой дыры. Сейчас - зияла. Узкая, словно для кошки.

  Дым из десятков труб по ту сторону "железки" поднимал в плотном воздухе семиглавого черного дракона с ошмётками изодранного хвоста и нервно дергающейся челюстью. А ведь когда-то тут вообще не было никакой железной дороги, стояла пыльная Курская площадь у монастыря. Понаставили всяких нефтяных бочек, складов! Барон шёл, отмахиваясь руками от назойливых свистков паровозов, но борьба оказалась неравной и свернул вбок.

  Он грешил на "швейцарцев", но Слава и Оля только собиралисьтуда.

  Славик обещал нескучную борьбу за народное счастье, но все свелось к бесконечному выбиванию денег "на партию". Оленьке в этих паучьих схемах отводилась роль мухи-приманки. Своей наивностью, чистым блеском доверчивых глаз она отворяла сердца фабрикантских сынков, отставных гувернанток с капиталами и прочую публику, оседавшую в Швейцарии. Но, как бы Оленька не старалась, вклад ее в партийную кассу оставался невелик. Сотни три за 2 года базельского сидения.

  Поэтому, когда приятель Славика, эсер Илья предложил им тайно выехать в Орёл за масонской казной, Оленька первая побежала укладываться. Дело казалось ей верным, да и город не чужой. Илья предупредил "эмиссаров":

  - Будет около вас вертеться один тип... вы на него внимания не обращайте. Это позор семьи, спившийся барон, мой сводный брат Фёдор фон дер Ропп. Но Слава и Оля на всякий случай решили остерегаться спившегося барона. - Воображаю его, высокий тип в порыжелой крылатке с львиными застёжками, из кармана обтреханных штанов торчит горлышко бутылки, помятый котелок, подбитые гвоздями ботинки...

  - Серая от плохого мыла манишка топорщится на волосатой груди, скрывая отсутствие рубашки - продолжила бароноописание Оля. - Толстые пальцы с вмятинами от фальшивых перстней, алый вздувшийся нос....

  Тем временем фон дер Ропп, ничуть не смущаясь, фланировал мимо оживленно говорящей пары. Слава и Оля никогда его раньше не встречали, на Илью Фёдор Иоганнович ничуть не походил, поэтому они не узнали соперника в тяжелой бараньей шапке и толстом полушубке, с трудом взбирающегося по снежной вершине к монастырю. Поздняя вьюга разбивалась о небольшой мост, проложенный над рельсами на 1-й Курской. "Засланцы" спешили вверх, и тоже не слушать пение монашек, а пройтись по Нижне-Пятницкой, поискать лаз в пещеру.

  Фёдор Иоганнович ничего не заподозрил. Он лез, проваливаясь в глубокий снег, падал, отряхивался, останавливал дыхание, поднимался вновь, цеплялся за сухие былинки и ломкие сучья. Его соперники шли неторопливо, словно прогуливаясь, и все же их траектории пересеклись.

  - Странные любовники, - начал догадываться барон, - нашли место для романтических вылазок! Барышня-то еще тепло закутана, а парень - в драном пальто, шарф издырявлен молью, сапоги каши просят, вместо шапки - куцая кепи. Она непростая, дворянка, наверное, он - разночинец. Видал я эту новую молодёжь! Дурь и пустота.

  Оленька поднималась все выше и выше. Пройти сквозь ряды домов, плотно огороженных заборами, было возможно только закоулком. Миновал скромный, желтовато-серый, сарай или хлев без окон, очень мелкой кладки. Хозяева годами подбирали отбракованные в каменоломнях куски, чтобы набрать на пристройку, но вышло крепко.

  Другие строения на Нижне-Пятницкой отличались только цветом и узором резных наличников. Одни были просты, другие чуть покрасивее, но Оля их не замечала. Она шла к спуску на окский берег, тянувшийся в кручах за огородами. Владелец крайнего дома отвоевал себе склон выдутых ветром холмов, в ложбинах которых росли дичающие вишни и яблони. Сейчас его плантации скрывали многометровые снега, но на реку вела узенькая тропка.

  -Так! - Слава обернулся, высматривая одинокую фигуру, заметаемую белым пухом. - Нас опередили!

  - Неужели никому нельзя пройти вперед тебя? - обиженным тоном возмутилась Оля.