Трансформация революционной, эсхатологической миссионерской идеологии большевиков в чисто консервативную идеологию брежневского времени и в еще более явном виде путинизма происходило за счет вымывания обещаний коммунистического рая, светлого будущего, когда «все будет» и «будет счастье», и замены их более приземленными, достижимыми, практическими, потребительскими представлениями о том, что доступно каждому из желаемого в соответствии с его статусом и ресурсами. Этот процесс понижающей адаптации к действительности обязательно должен дополняться представлениями о врагах, которые мешают нам достичь искомого состояния социального блаженства, и об объективных причинах, препятствующих достижению внутренней и внешней гармонии. Тем самым восстанавливаются внутренние разграничения между идеальным, правильным и допустимым, реалистичным, приемлемым.
Структура сознания здесь более важна, чем ее содержательное наполнение, которое может сравнительно быстро меняться в соответствии с общественной конъюнктурой. Она проявляется как коллективно предписанные (а потому индивидуально не сознаваемые), априорно значимые нормы действия и массового поведения. Главное здесь – границы между различными зонами поведения, «своими» и «чужими», задающие как иерархическую вертикальную картину статусов, привилегий, допусков, антропологических исключений, так и социально пространственную картину фрагментированного существования разных групп и общественных особей. Роль идеологии заключается в объяснении («генезисе»), то есть оправдании и закреплении набора разных, реальных и воображаемых социальных инклюзий и эксклюзий. Семантическое наполнение их может меняться, но априорные и бессознательные установки остаются.
Таково, например, представление об «исключительности» русских, которое сложилось давно под влиянием религиозного разделение восточного православия и западного христианства, патриаршей церкви и старообрядцев, воспроизводилось в разделении и несовместимости русской империи и Запада, передового коммунистического строя и загнивающего капитализма, России, сохранившей свои «традиционные ценности» и «нравственность», «духовность», и Европы и Запада, утративших христианские корни и начала и т. п. Сегодня оно работает не как мобилизационное представление о коммунистическом будущем, русских как двигателях мирового прогресса, а как идея «особого пути», России как «особой цивилизации», то есть как защитный барьер против «чуждых» влияний. Функциональные следствия подобной мифологизации и сакрализации прошлого заключаются прежде всего в легитимации властной вертикали и подавлении любых попыток самоэмансипации общества, автономизации групп, конституированных индивидуалистической этикой и правосознанием. Собственно, это и означает блокирование процессов структурно-функциональной дифференциации социальной системы. Государственный патернализм продолжает в стертом и очень рутинизированном виде рудименты социализма, воспроизводя тем самым состояние зависимости населения от власти и терпимости к ее произволу.
Идеология государственного патриотизма при всей его примитивности создает и поддерживает фиктивную реальность мифа светлого и великого прошлого, коллективного единства, почитания воинского подвига и мифических предков – отеческих святых, мучеников православной Руси. Главное в этом процессе – утверждение идеалов самоотвержения ради государства, а значит, метафизика «врагов» и идеологема «особого пути», то есть состояния культурного изоляционизма, блокирующего в массовом порядке возможности плюрализма, значимости субъективной автономии, личного достоинства, гражданской инициативы. Без идеи презентации разнообразных групповых и частных интересов в публичном и политическом поле, как мы знаем из истории других обществ, не может быть участия в общественных делах, самой идеи