Возвратный тоталитаризм. Том 2

Идеологема «нового» или «советского» человека возникла в 1920–1930-х годах как постромантическая версия субъекта исторических изменений. Ее источниками были визионерство футуристов начала ХХ века, философские спекуляции поднимающегося национализма в Европе, художественный авангард, а также сочинения марксистских публицистов об «утопии коммунистического будущего». Суть коммунистического проекта заключалась в том, что в обществе, свободном от эксплуатации, «ложного сознания», аморализма и корыстной расчетливости буржуазных отношений, человек предстанет в совершенно ином духовном и физическом облике – в виде близкого к идеалу героя, рационально строящего новый мир социальных отношений. От человека «старого мира» его будет отличать осознанная потребность в творческом труде, альтруизм, гуманистическая мораль, ориентация на коллективные ценности, научное (позитивистское) атеистическое мировоззрение. «Новый человек» мог появиться только в результате работы революционной партии после ее прихода к власти. Сама экстраординарность цели и условий строительства социализма предполагали и требовали людей совершенно особого, необычного склада. Этот человек должен быть одновременно и продуктом действия всех институтов коммунистической системы и

материалом для их дальнейшего строительства

и развития. Тотальному государству соответствовала принципиально новая система социализации и образования – координированная работа массовой школы и вузов, «народной» армии, пропаганды, массовых политических организаций (партии, комсомола, пионерских, женских, военно-спортивных, корпоративных и т. п.), организация «пролетарской» культуры, управляемой посредством «творческих союзов». В действительности же обычный человек должен был встраиваться в условия повседневной жизни, определяемой государственной экономикой с ее принуждением к труду, системой всеобщего контроля и доносительства, пронизывающих все сферы публичной и частной жизни.

«Советский человек» рассматривался и как нормативный образец (лозунг, плакатный и пропагандистский образ в кино, романах, в газетных очерках о передовиках производства), к которому люди должны стремиться, и

как мера воплощения этого образца, представленного в сюжетах «перековки», коммунистического воспитания, становления «настоящего человека», борьбы с «пережитками капитализма», с «мещанством» и т. п. Этим понятие «советского человека» принципиально отличается от всех ранее известных в истории социально-антропологических типов личности, которые воспринимались как описания фактически существующих или существовавших ранее характеров, а не как модальные проекции будущего.

Такого рода идеологии и мифологемы характерны не только для СССР, но и для ранних этапов тоталитарных режимов (его аналоги можно найти у нацистов в Германии, в фашистской Италии и в других странах). Но если по отношению к нацизму или фашизму не приходится говорить о проблеме репродукции такого «человека» в силу относительной краткости существования этих режимов (12 и 20 лет), то по отношению к советскому тоталитаризму вполне оправданными оказываются вопросы, как, в какой степени социально-экономические, пропагандистские или репрессивные институты влияли на структуру личности, формировали ее, каким образом этот тип человека сохранялся и повторялся в последующих поколениях? Другими словами, в какой степени этот сложившийся тип личности обеспечивал функционирование и репродукцию институциональной системы позднего тоталитаризма?

Первые попытки свидетельствовать о реальности человека социалистического общества, его эмпирическом (а не идеологическом) существовании приходятся на конец 1950-х годов, когда СССР начал приоткрываться внешнему миру. В 1958 году выходит книга немецкого политолога, писателя и советника К. Аденауэра К. Менерта «Советский человек»[324]. Почти одновременно с ним появляется «теоретический» труд под тем же названием работника отдела пропаганды ЦК КПСС Г. Смирнова[325], за которым потянулись множество эпигонских разработок этой темы коллективами «научных коммунистов». После подавления «Пражской весны» и осознания того, что социализм в принципе не реформируем, последовали эмигрантские пародии самой идеи «советского человека», точнее – ее рутинизации (А. Синявского, А. Гениса и П. Вайля, А. Зиновьева).

Но серьезных попыток анализа, насколько глубоким было влияние советской системы на людей, не было. Историки-«ревизионисты», подвергшие критике концепцию тоталитарного общества-государства (как идеологического и социального монолита), оспаривали само существование особого типа человека при социализме, а потому и не затрагивали тематику социальной и культурной репродукции и ее механизмов. Мало кто из политологов или социологов в 1960–1980-х годах задумывался над тем, какие внутренние факторы могли бы приводить к распаду тоталитарных режимов, если не брать случаи военных поражений.