Возвратный тоталитаризм. Том 2

«Большие проблемы» в социологии предполагают специфический аппарат интерпретации: язык институциональных систем, длительных массовых процессов, социетальный уровень рассмотрения проблематики изменения и пр. Российские сторонники постмодернистской ревизии социологии, напротив, предпочитают (точнее, декларируют) методические подходы микросоциологии – анализ практик, фреймов, этнометодологические приемы, «качественные методы», позволяющие избегать больших обобщений и теоретических абстракций, а тем более, как им кажется, оценок или ценностных суждений, которые они иногда отождествляют – и не без оснований – с публицистикой.

Сказать, чтобы в российских социальных науках были заметны хоть какие-то признаки интереса к теоретико-методологической проблематике социального познания, нельзя, хотя бы уже потому, что до сих пор не было ни сколько-нибудь значительных обзорных работ, ни серьезных дискуссий, в которых бы анализировались парадигмальные противоречия

интерпретации получаемых отечественными социологами данных. Есть заметные расхождения в политико-идеологических установках социологов, но не в технике или характере предметных объяснений, поскольку никаких собственных теоретических или методологических идей у сторонников государственнической науки не возникает и возникнуть не может[414]. Мелкотемье же и ползучий эмпиризм, не говоря уже о тех, кто обслуживает администрацию, особых комментариев не требуют и споров не вызывают, несмотря на некоторые предпринимаемые к тому усилия.

Для дискуссии о дифференциации теоретических школ и методологических подходов нужны прежде всего сами эти школы и подходы, производящие оригинальные предметные и эмпирические знания, признаков которых пока не видно. Независимых и свободных исследований слишком мало, и, как мне кажется, степень разнообразия падает. Поэтому пока все сводится к школярским по стилистике, но по сути эпигонским играм в «споры о методе»[415]

.

Никаких принципиальных открытий не видно как со стороны, условно говоря, «СоцИса», так и со стороны тех, кто давно выступает с постмодернистскими манифестациями, хотя отдельные запоминающиеся работы, безусловно, есть. Отмечу, впрочем, что предметная работа при этом заметно расходится с теоретическими декларациями[416].

Разговоры о том, что надо бы что-то обсудить, время от времени возникают (и нынешний симпозиум тому очевидное свидетельство), но обсуждения как-то не получается, по крайней мере на российском материале[417]

.

Новые методы появляются, как известно, в форме «открытий», то есть описаний ранее неизвестного материала или нового описания известного материала, рассмотренного с «неожиданной» стороны. Открытия предполагают смену ценностной перспективы рассмотрения материала, «новую» конституцию «предмета». Но для этого нужны «убеждения», «образ мыслей» (по-веберовски: Gesinnung), кристаллизацией которых и являются «ценности», а стало быть, и особая заинтересованность в реальности, которая есть дело внутреннего личностного выбора исследователя и не может быть предметом обучения или институциональных конвенций. Сложность заключается в том, что сами теории не являются нейтральными словарями и парадигмами

, их использование подчинено логике институционального поведения в науке, с одной стороны, и познавательного (ценностного) интереса, с другой. Соответственно, анализ теоретических средств вынужден принимать во внимание не только то, как согласуются в процессе исследования языки разных научных сфер, предметных регионов («практик»), но и то, как при этом применяются специфические языки описания, чем они отличаются от языков объяснения (генерализованных концептуальных препаратов, чистых конструкций), как последние используются применительно к эмпирическому материалу (то есть специально уже препарированному, описанному в выделенной перспективе фактическому массиву данных социальных взаимодействий или социального поведения), а также каковы сами правила отбора различных языков – теорий, концепций и т. п.