ВПЗР: Великие писатели Земли Русской

– И что ж интересней?

– Что я могу сказать? Мухи, они не такие ennuyeuse (то ли скучные, то ли надоедливые – понимайте, как хотите. – И. С.).

На хрупких крыльях любви

Швейцарские энтомологи гордятся своим великим русским коллегой. Он как бы возвышает эту их страсть, над которой посторонние смеются, как над совершенно нелепым чудачеством. Их умиляет, что Набоков начал собирать бабочек в семилетнем возрасте, что приохотила его к этому мать – во время одной из их европейских поездок. И после, как пишут энтомологи, «его любопытство натуралиста трансформировалось в систематический интерес».

Сам Набоков это описывал в «Других берегах» так:

Сызмальства утренний блеск в окне говорил мне одно, и только одно: есть солнце – будут и бабочки. Началось все это, когда мне шел седьмой год. …я увидел первого своего махаона… Великолепное, бледно-желтое животное… с попугаячьим глазком над каждой из парных черно-палевых шпор, свешивалось с наклоненной малиново-лиловой грозди и, упиваясь ею, все время судорожно хлопало своими громадными крыльями.

Что это, если не описание предмета любви, объекта обожания? Причем уснащенное совершенно порнографическими подробностями! Автор не зря, но со стопроцентной меткостью кончает бесстыдным признанием: «Я стонал от желанья». Его юношеские сны про бабочек были прямо-таки эротическими:

…снилось все это – промокшая, пропитанная ледяным эфиром вата, темнеющая от него, похожая на ушастую беличью мордочку, голова шелкопряда с перистыми сяжками, и последнее содроганье его расчлененного тела, и тугой хряск булавки… симметричное расположенье… широких, плотных, густо опыленных крыльев, с матовыми оконцами и волнистой росписью орхидейных оттенков.

Он сходил с ума от желания – безнадежного, несбыточного, такое могло вдохновить на ту же самую «Лолиту», – желания обладать своими бабочками, его доставали мучительные телесные подробности, – кто не любил, тот этого всего не поймет:

Мои пальцы пахли бабочками – ванилью, лимонами, мускусом, – ноги промокли до пахов, губы запеклись, колотилось сердце, но я все шел и шел, держа наготове сачок.

И фаллическая, а если точнее, так и вовсе гермафродитская символика, содержащаяся в сачке, тут даже и не важна совсем – без нее все ясно и убедительно.

Это было совершенно всерьез, с какой стороны ни глянь. «Кажется, только родители понимали мою безумную, угрюмую страсть», – это с одной. И вот с другой: «Уже отроком я зачитывался энтомологическими журналами, особенно английскими».

Возможно ли было для него – ну по крайней мере, тогда – что-нибудь важнее любимых насекомых? Теоретически – да. Вот как он пишет про себя, десятилетнего мальчика, влюбившегося на пляже в Биаррице в хрупкую (сравнения напрашиваются, но мы их опустим, равно как и новые догадки насчет Лолиты. – И. С.

) парижанку Колетт:

«За два месяца пребывания в Биаррице моя страсть к этой девочке едва ли не превзошла увлечения бабочками». Когда же он решает с этой Колетт сбежать, спасая ее от жестоких родителей, то с собой берет необходимейшую вещь – «складную рампетку для ловли андалузских бабочек».

Услышав про Nymphalidae – семейство бабочек, которых, кстати, полно в набоковской коллекции – вы тут вспомните нимфетку, и ведь не зря; самое любимое и счастливое у него всегда связано именно с бабочками…

Вот что он дарил близким? Самое дорогое: новые виды бабочек, придуманные к какому-нибудь торжественному поводу, да хоть к выходу новой книжки. Однажды Набоков изобрел вид babochka babochka. Ее он нарисовал на книжке с посвящением сыну – «Моему лучшему переводчику». Для жены он измыслил вид verina raduga, с раскраской под название.

Тут сколько угодно можно говорить про бабочек и любовь, ставить их рядом, они почти всегда сливаются и путаются. Вот он вспоминает свое последнее – в России – романтическое увлечение и жалуется: «Как ни тереблю винтов наставленной памяти, многое уже не могу различить». Это совершенно лепидоптерологическое сравнение, явно вызванное к жизни разглядыванием чешуек в микроскоп, винты которого он немало покрутил.