ВПЗР: Великие писатели Земли Русской

По воскресеньям ездили в церковь на 121-й Street, «там был хороший приход и школа». Потом Нина пошла в синодальную среднюю, далее в гимназию имени Святого Сергия – совсем настоящую, лицензированную. Все преподавалось на русском – кроме математики и американской истории, литературы и обязательных курсов для госэкзменов. Кто на переменках говорил по-английски, тех штрафовали. Гимназия эта закрылась позже, когда в Город желтого дьявола ломанулись из Советов новые эмигранты по линии Джексона – Вэника, далекие от темы русскости.

Трудности перевода

– Я знаю точный момент, когда я поняла, что мне надо быть переводчиком русской литературы. Я была тогда аспиранткой в Колумбийском университете. На экзамене я перевела кусок из Тургенева, и мой профессор сказал, что такого хорошего перевода он в жизни не встречал. И тогда я приняла решение.

Хотя – заниматься переводами профессионально, то есть за деньги, она начала гораздо раньше, когда перевела на заказ, пусть и за гроши, русский учебник для конькобежцев. Она была гимназисткой, а заказчик – тренером.

– Я переводила ему устно, на пальцах, потому что ничего не понимала в конькобежных делам.

– Что вы сегодня можете сказать о русской литературе, глядя на нее трезво (в отличие от нас, которые могут ее видеть только изнутри)? Чем она отличается от других литератур, например от англоязычной?

– Я вижу, насколько сильней накал эмоций в русском языке, чем в английском. Если переводить точно, не снижая эмоций на одну-две ступеньки – получается слишком истерично. Русские авторы довольно часто ставят восклицательный после вопросительного – в английском это невозможно. Еще русские очень любят многоточие, которое в английском встречается очень редко.

– А если сравнить языки по точности?

– Думаю, это зависит от темы. Мне кажется, деловые вещи можно гораздо точнее выразить по-английски, чем по-русски. Первой работой, которую мне официально заказало издательство, – это перевод книги Юрия Купера, русского художника. Он написал один роман…

– Он потом еще переделал его в сценарий и поставил на малой сцене МХАТа.

– Да. Купер был одним из первых, кто тогда, в семидесятые, выехал из Союза. Ко мне тогда обратился мой знакомый – Солсбери, который был редактором New York Times, он получил Pulitzer Prize и обожал Россию и все русское. Такое часто бывает с американцами.

Лично Бродский

Я взялась за перевод – но в книге было слишком много мата, в котором я тогда была не сильна. Тогда мне помог Бродский, он был большим другом Юры – и по дружбе научил меня русскому мату.

– Он вас какому-то особенному мату научил?

– Нет, обычному, стандартному. Но для меня он был необычен. Конечно, я не знала многих слов. Помню, наш класс ехал в Музей белого флота в Квинсе, в машине я сидела рядом с подругой Мариной Белосельской-Белозерской, ученицей гимназии, – ее отец русский князь, мать богатая американка. Она очень плохо знала русский. И она мне шепотом говорит: «Я боюсь говорить слово “давно” – вдруг я его неправильно скажу!» – «А что тогда будет?» – «Говно!» – сказала она. Я громко повторила это новое для меня слова: «Говно!» На всю машину. А я знала только слово «гэ», мой отец всегда так говорил, и я думала что это и есть полное слово – гэ. Мне сильно попало тогда.

– Хорошо еще что вы в том приличном обществе не воскликнули «… твою мать!»

– Да… Я к тому времени еще не знала таких слов, меня еще Бродский не научил. И вот я начинаю переводить книгу Купера, а там – один мат. Бродский мне тогда сильно помог. Мы сидели с ним в кафе, летом, под зонтиком, и он мне все объяснял. И вдруг я заметила, что люди с других столиков то и дело оглядываются на нас.

– Они что, знали по-русски?

– Нет, но я его спрашивала: «Иосиф, что такое хуесос?» Он мне объяснял, как это по-английски. Американцы вздрагивали.

– А есть же специальные словари мата.

– Это сейчас. А тогда еще не было, это же еще семьдесят какой-то год. Мы с Бродским поссорились потом.

– Поссорились?

– Он был розовенький, противный, наглый… И он ко мне приставал.

– Приставать – разве это повод для ссоры?

– Боже, конечно нет. Он не первый и не последний, а я тем более не была единственной, которой он интересовался. Ну не только это. Ему очень не нравилось, что я переводила и дружила с Евтушенко.

– А Бродского вы переводили?

– Нет. Но можно считать, что он меня подготовил к переводу «Ящика водки» (нашей с Кохом книги. – И. С.). А Бродский все-таки очень неприятный был человек.

– Говорят, гении все такие.

– Не знаю. У него юмор был такой мальчишеский, детский. Мы шли по улице и увидели вывеску ресторана Black Angus, и он говорит: «А если букву «г» снять? Посмотри, как смешно будет!» Ему это казалось смешным. Как будто ему двенадцать лет.

– Он не такой, как все. Нобелевский лауреат.