Времена и люди. Разговор с другом

Следующую ночь я ночевал дома. Когда я пришел, мама и ее сослуживица Надя Панкова пили кофе. Картина была поразительно мирная. Окна были раскрыты, со двора доносились детские голоса. Я вымылся, как давно уже не мылся, и мама пошла на кухню заварить свежего кофе. Это была традиция: кофе у нас никогда не разогревали, а всякая традиция хороша. И вообще, пока живы традиции, еще не все потеряно.

Пили кофе втроем, и какой кофе! В шутку мы называли его «громобоем». Говорили о всякой ерунде, и вскоре я понял, что таковы условия игры: не говорить о главном. Не говорить о главном, а только делать то, что нужно на войне. И только когда Надя ушла, мама стала спрашивать и рассказывать. Оказалось, что она весьма «терпимо» относится к бомбежкам и уходит в бомбоубежище больше по обязанности, чем от страха. Но она «нетерпима» к артиллерийским обстрелам. Сегодня, когда она шла на работу по бульвару Профсоюзов, она чуть не умерла от страха. «А потом все смеялись надо мной: оказывается, стреляли наши зенитки».

Я с уважением вспоминаю наш дом. Этот дом, зажатый между тыльной стороной Почтамта и Главным телеграфом, странным образом уцелел, хотя именно по этим местам немцы били с особой яростью. (Почтамт, Телеграф!) Больше того, во внутреннем флигеле, где мы жили, не было разбито ни одного стекла. Зато люди, населяющие этот дом!.. Скольких мы не досчитались!

В дни штурма в нашем доме было еще очень много людей, и почти всех я увидел ночью во время бомбежки. Тогда еще действовал строгий порядок, и дежурные бегали по этажам и строго собирали всех в бомбоубежище. Детям читали вслух сказки, у многих бездетных людей обнаружились педагогические таланты. Старик из седьмого номера читал «Агасфера» и негодовал, что вокруг шумят.

Русский народ называли терпеливым народом. Я думаю, что это было сказано не к месту. Не терпение продемонстрировали русские люди, а способность бороться с фашизмом, и то, что называлось «терпением», было тоже одной из форм этой борьбы. Если человек не мог держать в руках оружие, он читал «Агасфера». И это тоже была борьба. Ленинградцы не «вытерпели» блокаду — они нанесли поражение фашизму.

В эту ночь я впервые услышал то, о чем знал только намеками. Наиболее важные в военном отношении «объекты» готовили к взрыву — в случае прорыва немцев в Ленинград. Много лет спустя в прекрасной книге одного из героев Ленинградского фронта генерал-лейтенанта Бычевского я прочел, что готовили к взрыву и Ленинградский железнодорожный узел. Тогда я этого не знал. Но и того, что я узнал в ту ночь, было с меня более чем довольно.

Утром я встал вместе с мамой. Она пошла на работу. Я провожал ее. Был великолепный солнечный день, какой не часто бывает в сентябре. Нева была спокойна. Желтые листья медленно облетали постройку из досок и мешков, укрывавшую Медного всадника. Но я-то знал, что он здесь! «Нет, брат, шалишь, — думал я, вспоминая ночной разговор. — Шалишь, шалишь, не бывать этому». Где-то далеко, наверное на Васильевском острове, послышалась сирена. Я взглянул в небо. Там, в окружении разрывов зенитных снарядов, как среди цветов спелого хлопка, шли немецкие бомбардировщики.

Великолепный солнечный день стоял по всему фронту, освещая осенним золотом наши отступающие войска. Пушкин был разгромлен немцами с воздуха, теперь немецкие фашисты устроили наземный погром. Я был на Пулковской горе весь день и всю следующую ночь и видел горящий Пушкин. Фашисты дорвались до дворцов. Они дорвались до дворцов, обещанных им Гитлером. Они волокли оттуда Гольбейна, они вырывали Руссо из роскошных переплетов, они… Где, в каких тайных подземельях хранится знаменитая янтарная комната, на дно каких озер сброшена драгоценная утварь, на каких подпольных ранчо меняют убийцы вывезенное из Пушкина серебро? В этот день Пулково открыло огонь по дороге, соединяющей Пулково с Пушкином. Немцы уже разгромили Пулковскую обсерваторию с воздуха, и теперь, грабя Пушкин, они мечтали о Пулкове.

Пулково. Немцы подошли к самой горе. Немецкие танки. Огнеметы. Бомбардировщики с немецкой аккуратностью бомбят каждый дюйм Пулковской горы.

Снова, так же как в дни августовского отступления, в одном батальоне, а иногда и в одной роте были смешаны люди из разных дивизий. Но тогда это смешение было вынужденным, главным было выбраться из немецкого мешка. Теперь люди смешивались в ходе боя, и чем напряженнее была немецкая атака и чем короче передышка, отделявшая ее от новой, тем меньшей была возможность разобраться, находишься ли ты в «своей» дивизии или уже в «чужой». Черные бушлаты дрались бок о бок с синими гимнастерками и зелеными фуражками. Ленинград в эти дни стоял насмерть от Финского залива до Ладожского озера, но каждому, от Финского залива до Ладоги, было ясно, что все решается здесь, в Пулкове.