Времена и люди. Разговор с другом

Здесь, на Пулковской высоте, я впервые увидел командующего 42-й армией генерала Федюнинского. Я не заметил, высокого он роста или небольшого, молодой или старый, настолько он был слитен с окружавшей его массой людей, защищавших пулковский рубеж. День заканчивался, слабое солнце тянулось на запад, за ним шли тучи. Пошел частый мелкий дождик, земля, растоптанная людьми и машинами, быстро стала раскисать. Федюнинский медленно шел по разбитому ходу сообщения, но вдруг остановился, как будто что-то увидел. Командиры из его группы тоже остановились. Он подтянулся на руках и выбросил себя из хода сообщения. То же сделали и штабные. Воспользовавшись минутой затишья, сандружинницы собирали раненых и уносили мертвых. Быстро темнело, но Федюнинский продолжал смотреть в ту точку, которую заметил из хода сообщения. Тихо прошелестел снаряд, и сразу стало темно, как будто закрыли занавес. В полной тишине прошли бомбардировщики на Ленинград. Облачность не мешала им, они бомбили город неприцельно. Теперь я был довольно близко от Федюнинского, но лица не видел, а только различал контуры его плащ-палатки.

— Шестая дивизия народного ополчения занимает оборонительный рубеж по Окружной дороге, — сказал Федюнинский. — Это последний рубеж.

Тишина. Только слышно, как бомбят Ленинград.

Когда я думаю о Федюнинском, мягком, душевном, обаятельном и добродушном человеке, я никогда не думаю о нем как о бывшем солдате, хотя он был солдатом и великолепно знает солдата. Я думаю о Федюнинском как о генерале. Мы показываем в наших книгах больших ученых, но они потому-то и есть большие ученые, что знают науку и двинули ее вперед. Я не боюсь «возвеличить» генерала Федюнинского, сказав, что он знал военную науку и что Федюнинский, и Одинцов, и Михалкин, и Бычевский действовали на Пулковском направлении как образованные и талантливые полководцы. История не пройдет мимо их трудов. Она, история, займется не только великими битвами сорок третьего, сорок четвертого и сорок пятого годов, но и одобрит карту, на которой рукой Федюнинского написано: «Выбить немцев из города Урицка». Выбили. Через несколько часов немцы снова взяли Урицк, но появилась свежая карта с ясным военным планом, и снова немцев выбили из Урицка, а когда они снова заняли Урицк, это уже были не прежние немцы. Их было вчетверо меньше.

История не пройдет мима миллиметровки, на которой показан рубеж Урицк — Пулково — Шушары — Колпино. В Шушарах я услышал приказ Военного Совета фронта, согласно которому отход от этого рубежа считался тягчайшим преступлением перед Родиной.

Здесь, в Шушарах, я после трехнедельной разлуки нашел артиллеристов Семидесятой. Для меня это был счастливый случай, и я не знал, что они здесь, а увидев старых товарищей, даже испытал нечто вроде укора совести: как же могло случиться, что я ничего о них это время не знал?

Все здесь изменились, и мне показалось, что изменились больше, чем за те страшные дни, когда они пробирались по немецким тылам. Тогда они были страшно оборваны, небриты, раненые перевязаны неумело и черт знает чем, а многие еле держались на ногах. Сейчас, несмотря на осеннюю грязь, почти все были сравнительно чисто одеты, старались держаться подтянуто, команды отдавались по-особенному четко, и, что меня поразило, командиры козыряли и называли, как и до войны, красноармейцев на «вы». Но молодость, которая солнцем играла на их небритых лицах и под Сольцами, и в Теребонье, и даже после их партизанского похода, эта быстрая молодость уже кончилась.

Немцы здесь вели себя точно так же, как и в Пулкове. Они наступали непрерывно и, кажется впервые за эти три месяца, с каким-то тупым нежеланием сосчитать, что они потеряли.

— Сколько их всего, немцев-то, а, писатель? — спросил меня командир полка Сергей Подлуцкий, выпив водки и закусив, но я ничего не успел ответить: он как-то весь рухнул на стол, заснул неожиданно и так тяжело, как спит командир полка после трех суток бессонной работы.

Не знаю, сколько мы спали. Кажется, очень недолго. Но было почти светло, когда я услышал, что кто-то будит меня:

— Товарищ командир полка, товарищ командир полка!

Я открыл глаза и понял, что это вестовой Подлуцкого и что он просто ошибся.

— В чем дело? — спросил Подлуцкий, вскочив.

— Аничков с НП, — сказал вестовой, показывая на телефон.

— Подлуцкий слушает. Что там у вас? — Невозможно было понять но выражению лица Подлуцкого, что там происходит. — Сейчас я у вас буду.

Вестовой помог ему одеться. Только сейчас я заметил, что землянка пуста. Значит, все ушли раньше нас.

— Я с вами, — сказал я Подлуцкому.

Утро было дымное, туманное, пахло гнилыми листьями, пока мы шли, туман сонно сползал с изб, и поселок Шушары, так же дико разбитый, как и Пулково, медленно выплывал из кромешной ночи на свет божий.

Наблюдательный пункт полка. Аничков. Стереотруба. Кто-то из командиров наблюдает. Много знакомых лиц. Странно, почему так много людей на НП?