Времена и люди. Разговор с другом

И все-таки война беллетризации была объявлена. Да, очерк мой был забит техникой, я с наслаждением писал о звукометрической разведке — я же видел, как работает Вартанян; я с тем же наслаждением писал и о воздушной разведке — я ведь видел, как летчики корректируют стрельбу; именно это переоснащение техникой и привело меня к неудаче. Но такая неудача стоит больше иных удач. К сожалению, это начинаешь понимать не сразу. В ту минуту, когда вещь твоя «гремит», досада сильнее всех, разумных доводов. А я и так задержался в полку свыше всяких норм, ни одна газета не позволила бы мне такое. За семнадцать дней можно привезти хоть что-то, но ведь не «Анну Каренину» ждут от тебя, а очерк о контрбатарейщиках…

В самом плохом настроении я пошел прощаться с людьми, которые так гостеприимно приняли меня. Надо было и командировочное удостоверение оформить. Никак я не мог найти старшего делопроизводителя Мельника. Наконец нашел сержанта Филисова. Он меня и снял с довольствия.

— Сегодня едете?

— Да, сегодня. Хочу вот только с Николаем Петровичем проститься.

— Ну-ну, обязательно…

Я сидел напротив Филисова, в маленькой комнатушке, наполненной солнцем. Чудесный был день! Эти дни «вокруг» летнего солнцестояния, как правило, самые хорошие в Ленинграде, даже жаркие. И в прошлом году — как раз в эти дни началась война — тоже было солнечно.

— А я в прошлом году в это время был в отпуске, — сказал Филисов. — На Кавказе. И там уже, знаете, чувствовалось…

— На Кавказе?!

— Ну да… Кадровые, которые вместе со мной в отпуске были, уже повесточки получали. А я что… Я там как бог жил, я ведь в полку по вольному найму работал.

Я встал, попрощался, Филисов шлепнул печать.

— Да вот, как бог… — сказал он грустно.

— И надо было на Кавказе оставаться! — пошутил я.

— Что вы, — испуганно сказал Филисов, — я бы там пропал. Нет уж! А знаете, я о войне только в поезде узнал. Еду этаким пижоном, загорел, костюмчик на мне мечта — беж, настоящий шевиот… Я в этом костюмчике потом сколько раз на наших пограничников напарывался: «Куда? В какой такой полк?» Ну, положим, наш полк в Прибалтике знали… Прибыл, и сразу к Николаю Петровичу. Я, отдохнувший, черный как негр, думаю — теперь с бумагами всё, в разведку назначат. А Николай Петрович все иначе мыслил. «Товарищ Филисов, приказываю вам вывезти документы за пределы досягаемости противника». Хорошо, у меня повсюду в полку дружки были, достали форму, только звездочки для пилотки не нашли, ну, думаю, теперь пограничники будут к звездочке цепляться — так оно, между прочим, и было. Погрузил документы, получил гранаты — помните, «лимонки» прошлогодние, — только отъехали: бомбят штабной автобус, жаль немыслимо, но ничего, одно колесо целиком тут же сменили. Жмем на какой-то город, а там немцы. Газанули в обход, но неудачно: бензобак пробит, водитель мылом залепил, немного прошли, а солнце, как сегодня, настоящий Кавказ, мыло растопилось, машина горит, я документы хватаю, ценные бумаги — секретно и совсекретно… Что вы! У меня еще и раненые в автобусе… Сам не знаю, как выскочил. На следующий день какое-то местечко, туда весь наш полк вышел, смотрю — Мельник, а он смотрит — я. Все, спрашивает, цело? Ну, молодец! А где, спрашивает, тебе, извини, морду подпалили? В дороге, отвечаю, а тебе? Нет, говорит, не в дороге, я вместе со всем полком в Раудене дрался. Ладно, говорю, герой, у тебя лишней звездочки на пилотку не найдется?

В комнатку зашел кто-то из офицеров штаба, Филисов встал, козырнул и поставил печать.

— Николай Петрович к себе прошел… — сказал он мне, глядя в окно. — Догоняйте, как бы снова не ушел.

— Да, — сказал я. — Вижу, спасибо. Так, значит, Рауден?

— Рауден. А вы разве не слышали? Там весь наш полк дрался. Кого угодно спросите, там немцам дали прикурить! Вот, говорят, артиллеристы в бой не идут. Так там и вычислители шли, и наш брат писаря. Одним словом, Рауден! — Он снова взглянул в окошко. — Николай Петрович к Гордееву пошел, вы их сейчас обоих и повидаете.

Но я не пошел ни к Витте, ни к начальнику штаба Гордееву, а все сидел в канцелярии и, слушая Филисова, думал о своем. К Филисову приходили и уходили, он дышал на печать, жаловался на плохую краску, и снова кто-то приходил и уходил.

Рауден. Разве я не слышал о Раудене? Слышал, конечно, и не раз. И Вартанян мне рассказывал об этом бое с немцами, где немцев сдерживал один артиллерийский полк без пехоты. О Раудене говорил мне и Барышников, который со своей батареей держал там позицию до тех пор, пока осталось время только на то, чтобы снять замки и оставить батарею немцам. Но Барышников не снял замки, а вышел из Раудена со всеми пушками, положенными батарее по штатному расписанию. Говорил мне о Раудене и Витте, говорил в обычной для себя сдержанной манере. «У противника были превосходящие силы, но по обстановке приходилось сдерживать, командование положительно оценило нашу работу». Говорил и бывший начальник штаба Гордеев, и другие герои Раудена.