Читаем Время ангелов полностью

Кажется… он продает поместье на берегу озера, там не земля, а сплошные камни. Но не фермер же его купит; у фермера только и есть, что сын, да и то малость простоватый, поставят его сгребать сено, он бросит грабли и бежит в лес рвать землянику. Собрались тут в дорогу, а он спрятался на сеновале, там, где крысы скачут, пытаясь вскарабкаться на стену, дрался, кричал, выволокли силой из пахучего сена, он уже был в воскресных брюках. Ты что, не хочешь ехать в Америку? Он напоследок еще уцепился за покосившуюся створу, которую задела последняя повозка с виноградом и которую никто не удосужился поправить. Люди молча смотрели вслед подскакивавшей на кочках телеге с рыдающим мальчиком, впрочем, в дверях вагона тот вдруг на прощанье принялся радостно махать клетчатым платком… они исчезли навсегда, словно умерли, и спят теперь, когда деревня встает и точит косы. Круглый остров посреди океана — первое, что они увидели, избежав кораблекрушения и опасности оказаться за бортом; шел снег, на вокзале под бумажным зонтиком тряслись, прижавшись друг к другу, негр с негритянкой. Мы что же, ошиблись страной? У нас небо горит сочными красками заката, до утра тепло, потому что с аспидных вершин Юры спускается жоран, напоенный травами и горечавкой. О! Боже мой! нужно броситься вдогонку за этими изгнанниками, идти следом до самого их нового дома-конструктора с радиоантенной и колодцем, смотреть, как они погибают один за другим от укусов скорпионов, притаившихся в развешенном для сушки белье, потом ударить каблуком о каблук, взлететь к облакам и вернуться обратно; семье из Люцерна ферма с каменистой землей досталась буквально за кусок хлеба, который Гермина выбросила в помойку. Каждое утро родители и четверо налысо бритых сыновей выходили из дома, отправлялись на поле с огромными корзинами, собирали камни и выбрасывали в озеро. Вот увидите, Гермина, скоро у них будет стадо в сто голов в хлеву, но что нам оставалось делать? Вы представляете нас, собирающих по утрам булыжники в корзину, пока Барбара пропадает неизвестно где? Чем она занимается? Куда ходит? Вы никогда ничего не знаете. О! Это слишком, все тяготы на моих плечах. Я когда-нибудь поживу для себя?

Был апрель, пасмурный, теплый день, время движения соков, темнота спускалась с неба, шла от земли, от деревьев и волн, Арлет с сеткой в руке возвращалась домой. На лугу фиалки с уже длинным стеблем побледнели и не пахли.

— Я тебе корзиночку продам, что туда положим, трам-там-там? Катон. Потому что я буду звать тебя Катон.

— Добрый вечер, мсье.

— Мсье? с каких пор? мы же родня. О! Конечно, родство у нас весьма отдаленное. Давайте я понесу вашу сетку.

Красавец Гонтран Будивилль несет мою сетку! сетку Арлет, так глупо вышедшей замуж, к счастью мсье Робинзона быстро убил в пампасах индеец племени Тупи, а как я потом ехала домой в общем вагоне, вместо двери клеенка, раковина забита блевотиной, и вот, красавец Гонтран Будивилль несет мою сетку, Катон, вы же знаете наверняка, что я вас люблю? Боже мой! Что он говорит? Он тащит меня в рощицу, тем лучше, лишь бы не ко мне, у меня такой беспорядок с этим шитьем, я бы хотела еще раз примерить жакет, пока не стемнело, непонятно, почему левый рукав сборит, а правый сидит отлично?

Катон, вы наверняка знаете, что я вас люблю, с момента нашей встречи в порту, где я имел честь принимать королеву, вы помните, она была в глубоком трауре. Вот я глупец! Я же в первый раз вас увидел, да, точно, на крестинах Оноре и сразу подумал, до чего очаровательная девочка, помню, вы, чтобы поймать курицу, пытались насыпать ей соль на хвост, очень забавно. Тетя Урсула-Поль вам это посоветовала.

Стол накрыли во дворе, она

кутала плечи в черную шерстяную шаль, уж она бы точно не стала смеяться над детьми.

— Помните, Катон? Сколько ей тогда было лет? Неважно, мои губы у ее макушки, о, Катон, гибкая как лиана, совсем не похожа на гренадера Гермину, правый рукав топорщится, потому что я не распорола наметочный шов, когда она открыла дверь, выкройка взлетела в воздух и медленно спланировала на пол, она вынула из-за пазухи свернутую комком перчатку из кожи пекари. Он меня любит, он меня любит! Любимая моя, любовь моя, о! пусть весь город меня видит! Она бежала к любимому под цветущими вишнями, я люблю тебя, среди незабудок и гвоздик, моя любовь, между сиренями и пионами, мимо шиповника по мшистым кочкам, ты самая красивая на свете, под спелыми вишнями и сливами, среди хризантем, астр и георгинов. Вот и он! уже! узнаю его нетерпеливый звонок, а я‑то хотела быстро примерить, хотя бы булавками заколоть, если времени не хватит сметать: прости, я заставила тебя ждать? я готов ждать тебя до скончания века, он приносил розы, срезанные тайком в глубине сада Поссесьон: я люблю тебя, ты прекрасна, самая красивая на свете, я больше не могу жить без тебя. Ах! я бы сейчас дал тысячу франков, чтобы Гермина вошла!

Перейти на страницу:

Все книги серии Creme de la Creme

Темная весна
Темная весна

«Уника Цюрн пишет так, что каждое предложение имеет одинаковый вес. Это литература, построенная без драматургии кульминаций. Это зеркальная драматургия, драматургия замкнутого круга».Эльфрида ЕлинекЭтой тонкой книжке место на прикроватном столике у тех, кого волнует ночь за гранью рассудка, но кто достаточно силен, чтобы всегда возвращаться из путешествия на ее край. Впрочем, нелишне помнить, что Уника Цюрн покончила с собой в возрасте 55 лет, когда невозвращения случаются гораздо реже, чем в пору отважного легкомыслия. Но людям с такими именами общий закон не писан. Такое впечатление, что эта уроженка Берлина умудрилась не заметить войны, работая с конца 1930-х на студии «УФА», выходя замуж, бросая мужа с двумя маленькими детьми и зарабатывая журналистикой. Первое значительное событие в ее жизни — встреча с сюрреалистом Хансом Беллмером в 1953-м году, последнее — случившийся вскоре первый опыт с мескалином под руководством другого сюрреалиста, Анри Мишо. В течение приблизительно десяти лет Уника — муза и модель Беллмера, соавтор его «автоматических» стихов, небезуспешно пробующая себя в литературе. Ее 60-е — это тяжкое похмелье, которое накроет «торчащий» молодняк лишь в следующем десятилетии. В 1970 году очередной приступ бросил Унику из окна ее парижской квартиры. В своих ровных фиксациях бреда от третьего лица она тоскует по поэзии и горюет о бедности языка без особого мелодраматизма. Ей, наряду с Ван Гогом и Арто, посвятил Фассбиндер экранизацию набоковского «Отчаяния». Обреченные — они сбиваются в стаи.Павел Соболев

Уника Цюрн

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Современная проза

Похожие книги