Время и случай

Информация была передана ему, и на следующий день он призвал к себе П. А. Абрасимова. Тот, предчувствуя, о чем пойдет речь, взял с собой меня в качестве переводчика. Вдруг Ульбрихт заинтересуется подробностями, и тогда непосредственный источник информации будет под рукой.

Однако, войдя в кабинет Ульбрихта, я сразу почувствовал, что дело неладно. Ульбрихт крутил в руках нашу бумагу, а затылок его был иссиня-красный — верный признак, что он кипит от злости.

Объяснения с Абрасимовым были недолгими. Ульбрихт сказал, что, вступая в подобные разговоры с западноберлинскими церковниками, советские работники плодят у них иллюзии и порождают сомнения в серьезности намерений ГДР иметь свою собственную государственную церковь. Он не намерен отступать от своих намерений и не клюнет на туманные обещания поспособствовать признанию ГДР. Если заговорили о признании ГДР сами, то, значит, деваться им некуда, значит, неизбежно признают. А что касается американской военной техники, то разве мало поставляет соответствующей информации нам Мильке? Что нам еще нужно? Угнать американский танк, самолет, утащить ракету? Да это можно сделать лучше и надежнее, чем через каких-то церковников. Затем Ульбрихт начал требовать от Абрасимова назвать имена тех сотрудников, которые ведут столь вредные разговоры. Но наш посол ему так и не ответил ничего вразумительного.

Постепенно Ульбрихт успокоился и уже более миролюбиво сказал: «Ну ладно, передайте им в Западный Берлин, чтобы по этому вопросу они разговаривали не с вами, а с нами. Мы их выслушаем и ответим так, как надо».

Этот ответ и «рекомендацию» я и передал Полу Кейтсу. Через пару дней он зашел в посольство и сказал, что разговор с представителями ГДР оказался бесплодным. Мне оставалось только развести руками. Учитывая реакцию Ульбрихта, мне кажется, посол об обращении представителя евангелической церкви в Москву и сообщать не стал. Во всяком случае в МИД СССР о нем никто не узнал.

В одно из августовских воскресений 1962 года мы с моим другом Г. А. Санниковым с утра уехали в Западный Берлин. Не помню, у кого мы там были, то ли у студентов-либералов, то ли у «Друзей природы», то ли у функционеров социал-демократической молодежной организации «Соколы». Возвращались к вечеру. Переехали по мосту Ландвер-канал, в который в свое время рейхсверовцы бросили тело расстрелянной Розы Люксембург. Надо было поворачивать налево. До КПП «Чекпойнт Чарли» оставалось несколько сот метров. Впереди просматривались кучки людей и доносился какой-то невнятный шум. Что бы это могло означать? Годовщина 13 августа неделю как прошла. Для демонстраций у границы вроде бы причин не было.

Санников, однако, решил не искушать судьбу и осмотреться. Мы повернули поэтому не налево, а направо, чтобы подойти к КПП с другого направления. Улица перед КПП была запружена толпой, нас заметили и как бы услужливо стали расступаться перед машиной. Некоторые даже, казалось, приветливо улыбались. Деваться было все равно некуда, поэтому, заблокировав изнутри двери, мы двинулись вперед. Толпа тут же сомкнулась, зад машины был поднят в воздух, и она потеряла способность двигаться. Сначала на нас обрушился град ударов. Били чем попало — ногами, зонтиками, палками. Пытались открыть двери, разбить ветровое стекло, чтобы выволочь нас из машины. Через приоткрытый ветрячок в водителя летели смачные плевки. Затем машину стали переворачивать. Она угрожающе кренилась то на один, то на другой бок, но не перевернулась — толпа была слишком плотной, и та сторона, на которую валили машину, естественно, сопротивлялась, опасаясь быть придавленной.

Нас окружали искаженные злобой лица, орущие оскорбления и проклятия зубатые рты, какие-то обезумевшие старухи лезли на капот машины. Не могу сказать, что я испугался. Вернее, я просто не успел еще оценить ситуацию и понять, чем все это через пару минут может для нас кончиться. Бесило, однако, чувство полной собственной беспомощности, и вскипала какая-то звериная ярость и ненависть к этим беснующимся людям, ставшим не похожими на людей. На наше счастье, в этот момент в толпе появились двое полицейских. Они на кого-то прикрикнули, кого-то, кажется, треснули дубинками. Впереди открылся проход, и мы выскочили прямо к американскому посту на «Чекпойнт Чарли». Я вылез из машины и пошел к безразлично жующему резинку офицеру. Показал ему свой паспорт, сказал, что заявляю протест против нападения на дипломатическую машину, и спросил, какого черта они здесь стояли и не принимали никаких мер.

— А я ничего не видел, — ухмыльнулся американец.

— Когда с вашей машиной произойдет что-либо подобное в Восточном Берлине, — сказал ему я, — мы тоже ничего не увидим.