Время и случай

Я ответил ему, что о планах на 13 августа знали вообще считанные люди, так что ничего я ему сказать, разумеется, не мог. Он отнесся к этому как бы с пониманием. Потом мы встречались все реже. Я все больше занимался Западным Берлином, а он разводился со своей женой, начал попивать, а потом и вовсе куда-то исчез.

Как бы там ни было, получается, что какая-то из западных разведок в течение полугода через помощника посла СССР в ГДР буквально с пеной у рта уговаривала нас закрыть границу в Берлине. Да еще как уговаривала, систематически поставляя данные об усиливающемся внутреннем развале республики и о нарастающем давлении на руководство СЕПГ партийных низов.

Говорят, все это был особо изощренный прием, чтобы вовремя узнать, готовим ли мы такую акцию. Может быть. Но тогда у Паписта должен был быть в начальниках большой авантюрист или круглый дурак. Он ничего не узнал. А эффект был такой. Выйдя от Ульбрихта после беседы с ним в Народной палате, когда разговор сразу пошел уже о колючей проволоке. Первухин заметил: «Смотри-ка, а твой Папист оказался прав».

Вот и задаю я себе до сих пор вопрос: а не был ли кто-то на Западе так заинтересован в сохранении двух Германий, что и стена казалась подходящим методом? Ведь отвечать-то за нее должны были в Москве.

В сентябре 1965 года я окончательно покидал Берлин. Перед отъездом я зашел попрощаться к П. А. Абрасимову. В конце разговора он открыл свой сейф, вынул оттуда мое объяснение по делу Паписта и велел мне порвать его. Так я и сделал.

«Закрытие» германского вопроса

В Москве я начал работать в не так давно созданной референтуре по Западному Берлину. Была это одна комната, в которой сидели когда три, когда четыре человека во главе с заведующим А. А. Токовининым. В «предбаннике» этой комнаты стоял и до сих пор стоит большой металлический шкаф, забитый досье с документами, причем многие из них времен 1945–1947 годов. Были среди них и такие, которых я потом нигде не мог обнаружить в наших архивах, например договоренность маршала Жукова с американцами при вводе союзнических войск в Берлин о том, что там не будет размещаться атомное оружие.

Этот шкаф до сих пор стоит в моих глазах как немой укор нашему архивному делу, нашему отношению к документам. Сменялись люди в референтурах, каждый из них наводил порядок в хозяйстве, выкидывал старые документы «за ненадобностью и неактуальностью»; проверить, есть ли подлинник документа в архивном управлении МИД СССР, ленился или не хотел, так как могли потребовать сдать бумагу на архивное хранение, а это лишняя возня, да и вдруг бумага понадобится самому в работе. В итоге получалось у нас не раз так, что наши дипломаты зачастую просто не знали всех документов по тому или иному вопросу, а другая сторона все знала, умело пускала в ход каждую закорючку в каком-либо письме наших представителей или в советской ноте двадцатилетней давности. Картина эта была характерной не только для германских дел. Не было и нет у нас надежной системы регистрации, накопления и целенаправленного использования информации. Нет и людей, специально занимающихся этим делом. На этом нас не раз больно били и, вероятно, бить будут.

Работая в Берлине, все время приходилось вести споры по поводу юридического положения Западного Берлина, наших прав и прав трех держав, претензий ФРГ на этот город. С аргументами у нас было, надо прямо сказать, не густо. Были известные хрущевские заявления и ноты, статья профессора Тункина. На этом, пожалуй, дело и кончалось. Западная же сторона имела стройную систему правовой аргументации, выдвигала все новые и новые доказательства в подкрепление своей позиции. Приезжавшие из Москвы наши делегации, а то и считавшиеся маститыми юристы и историки, как правило, представляли собой жалкое зрелище при диспутах в западноберлинской аудитории. Правда, их самих это особенно не смущало. Действовали они по принципу: главное не сказать ничего неправильного, чтобы от своих не попало. А то, что нашу аргументацию не принимают, объясняли тем, что имеют дело с исключительно враждебно настроенной аудиторией. Она еще не созрела для понимания нашей позиции.

Уезжая из Берлина, я захватил с собой всю политическую и юридическую литературу по берлинским и германским делам, которую удалось собрать, твердо решив серьезно заняться этим вопросом. В институте я не любил международное право. Теперь почувствовал, что без хорошей правовой подготовки в германских делах делать нечего. Надо заняться самообразованием. Поступил в заочную аспирантуру в МГИМО по специальности международное право. На службе занялся изучением содержимого большого железного шкафа, навести порядок в котором мне сразу же поручил А. А. Токовинин.