Время и случай

Нитце, хитро глядя на меня, заявил, что он, мол, подзабыл об этом разговоре. Он любил изображать из себя великого пройдоху, специалиста по «грязным делам», которые ему как-то в жизни всегда приходилось исполнять, начиная со свержения Мосадыка в Иране. В этих случаях он, когда говорил какую-нибудь гадость, упирал кончик языка в щеку. Вот и опять он состроил такую мину.

«Как позабыл? — начинал я возмущаться. — Ведь три раза про это толковали. Сам сформулировал, что за Англию и Францию нам США не могут дать явную («overt») компенсацию, но согласны были бы эту компенсацию спрятать под другую вывеску. Говорил он это или нет?»

Тогда «дед» сменил тон. По его словам, у него были на 90 процентов приемлемые для него директивы. Ну, для советской стороны они, наверное, на 90 процентов приемлемы не были бы, но все же движение вперед было бы. Подвел инцидент с корейским самолетом. Все полетело в корзинку. Президент больше не хочет искать с нами компромисса. Но он все же может еще попробовать предложить Рейгану дать согласие на неравные «потолки» по ракетам между США и СССР, то есть отойти от американского принципа равных прав и пределов. Скажем, у СССР было бы 70 CС-20, а у них — 60 ракет. Здесь важно затвердить возможность неравенства, а о цифрах потом поговорить. Но я-то не могу говорить с ним в соответствии с последним решением Политбюро даже про размещение од-ной-единственной американской ракеты!

Опять начинается разговор о том, что не должно быть размещения американских ракет, что мы не можем не учитывать Англию и Францию. Нитце повторяет, что на переговорах ОСВ-1 и ОСВ-2 они нам не дали компенсацию за вооружения Англии и Франции. Не дадут, видимо, и на этот раз. Если обнажить суть вопроса, им приходится выбирать между договоренностью с нами и сохранением сплоченности НАТО. Конечно, сплоченность НАТО перевешивает. К тому же если дать нам «скрытую» компенсацию, то нет гарантий, что мы через некоторое время эту договоренность не разгласим. Тогда США окажутся в глупом положении, особенно перед Парижем. Нельзя, говорил Нитце, обойтись им хотя бы без какого-то небольшого размещения своих новых ракет в Европе. Это сейчас для Рейгана дело престижа, но он мог бы серьезно сократить программу развертывания. Поэтому Нитце предложил работать до Рождества, а потом после краткого перерыва продолжить переговоры.

Я твердо ответил ему, что, если они с 15 ноября начнут завоз своих новых ракет в Европу, переговоров больше не будет. Из этого надо исходить.

В конце концов Нитце согласился еще раз доложить ситуацию в Вашингтоне в том смысле, что для нас центральными являются по-прежнему два вопроса: неразмещение американских ракет и учет вооружений Англии и Франции. Он, однако, довольно искренне, на мой взгляд, жаловался, что в Вашингтоне сложилась странная обстановка. В прежние годы всегда было ясно, кто в конце концов определяет политику. Особенно хорошо было при Ачесоне — договорился с ним и считай, что согласие президента и всех инстанций у тебя в кармане. Теперь, ворчал Нитце, ничего не поймешь. Все друг друга боятся, трепещут от одной мысли о договоренности с СССР. Он, прежде чем выдвигать какие-либо предложения, старается по отдельности договориться со всеми заинтересованными ведомствами. Кажется, все согласовано. Как только, однако, все ведомства собираются на совместное совещание, все идет кувырком. Президент сразу же пугается. Во все детали он вникать не хочет, да и не может, в результате решение либо откладывается, либо вообще отвергается.

К 19 сентября кампания по поводу корейского самолета пошла на убыль. Мы вновь встретились с Нитце один на один в «La Reserve». Он опять уходит от ответа на вопрос, что ему ответили из Вашингтона. Тон, правда, у- него стал еще более агрессивный. Он начал говорить, что с нами вообще трудно иметь дело. Я его убедил этим летом, что Советский Союз ни за что не пойдет на уничтожение своих новых ракет, о чем он и доложил в Вашингтон. Не прошло и двух месяцев, как Андропов дал согласие на их уничтожение. В результате он выглядит в Вашингтоне теперь дураком. Еще хуже было с «лесной прогулкой». Он признает, что с нашей стороны это была «marvellous operation» (то есть блестящая операция). Мы все у него выведали и ничего не дали взамен. Опять он попался на удочку. Это и заставляет его теперь соответствующим образом относиться к тому, что говорится ему с нашей стороны.