Время и случай

Я сильно разозлился, тем более что в чем-то Нитце был, конечно, прав. У нашей внешней политики был I один сокрушающий недостаток: мы очень легко заявляем, что никогда и ни при каких обстоятельствах I чего-либо не потерпим, не допустим и т. д., а затем преспокойно и терпим, и допускаем. Сколько раз это с нами случалось, и мы никогда ничему на этом не научились. Слово государства и его представителей для нас зачастую ничто. Всякий раз думаем, что, действуя таким образом, мы подставляем лишь того человека, который делал соответствующее заявление, а на самом деле подставляем авторитет своей державы. Нам не верят и правильно делают. Если поднял руку, так бей. А если бить не можешь или не собираешься, то и руками не дергай.

Но у нас всегда как на деревенских посиделках. «Давайте, — говорил С. Ф. Ахромеев на заседаниях «пятерки», — теперь скажем, что надо увеличить число оперативно-тактических ракет в Европе». «Как же так, — возражал я, — только что в соответствии с директивами, одобренными Политбюро, я заявлял, что не должно быть их увеличения, что их надо заморозить». «Ну, ведь надо их все равно увеличивать, — равнодушно возражал маршал. — Тогда об этом нельзя было говорить, а сейчас нужно сказать. Сегодня скажете «да», а завтра скажете «нет». Мало ли чего вы там заявляете, вы не Брежнев».

Я, конечно, не был Брежневым, но при таком подходе к делу в конце концов переставали верить в серьезность не только заявлений Квицинского или Ахромеева, но и Брежнева, и Андропова, и других наших лидеров, сколько бы они ни делали вид, что изрекают непогрешимые истины и излагают непоколебимые позиции. После того как мы приняли при Горбачеве американский нулевой вариант по евроракетам, западногерманские социал-демократы, поверившие нам в абсолютную неприемлемость этого варианта с точки зрения безопасности СССР и затвердившие эту позицию на своих партийных съездах, сказали мне напрямик, что больше в вопросах разоружения они в окончательность ни одной из наших позиций никогда не поверят. Будут жить только своим умом и своими оценками. И были, конечно, абсолютно правы.

Но в разговоре в тот день с Нитце мне не оставалось ничего иного, как перейти в наступление. Мы никогда «лесную прогулку» против них не использовали. Это они вопреки нашей с ним договоренности все растрезвонили в печати и стали катить бочку на нас.

Нитце стал извиняться. Это, мол, проделки его недругов в Вашингтоне. А президенту он доложил «лесной вариант», выдав его за совместный, потому что не знал, что я за человек. Ситуация была опасной, и он предпочел лучше довериться своему начальству, чем положиться на мою порядочность.

Вот и теперь «дед» на всякий случай предупредил меня, что если бы мы вздумали как-то использовать наши летние разговоры с ним о возможности неразмещения американских ракет или о скрытой компенсации за Англию и Францию, то он всегда сумеет отвертеться и сказать, что это было недоразумение. Под неразмещением ракет он мог иметь в виду «нулевой» вариант Рейгана, а под зачетом вооружений Англии и Франции что-то похожее на «лесную прогулку», то есть эквивалент англо-французским вооружениям мы получили бы за счет СС-20 в Азии, а не в Европе. И вообще он не хочет больше рисковать и уступать нам в то время, как с нашей стороны встречных уступок мало.

В общем, партнер у меня был не подарок. Он был готов сплясать на любой свадьбе. Получится договоренность, он будет герой, а если Рейган решится сорвать ее, то он опять же будет героем, как твердокаменный рейгановец. Его принцип — успех любым способом.

По ходу беседы стало ясно, что у Нитце есть новые предложения, поступившие из Вашингтона. Он их вот-вот должен был внести.

21 сентября Нитце попросил меня подъехать к нему в «Botanic Building» к 18 часам. Он ждал меня внизу у двери. Мы отправились к нему в кабинет. Было видно, что вся делегация США лихорадочно работает, сидя по кабинетам. Бездельничал один Кляйн, возложивший ноги на стол и рассматривавший какой-то журнал.

Нитце объявил, что завтра они внесут «крупные, важные предложения, направленные на преодоление тупика на переговорах».

Во-первых, США готовы рассмотреть возможность установления равных, поддающихся контролю пределов на конкретные типы самолетов (американских и советских), но только наземного базирования и с радиусом, сопоставимым с дальностью средних ракет. Пределы эти не должны, однако, влечь за собой снижение способностей НАТО по обычным вооружениям.

Пара уточняющих вопросов с моей стороны окончательно прояснила дело. Все американские самолеты, базирующиеся на авианосцах, не подлежат ограничениям. С помощью формулировки о радиусах, сопоставимых с дальностью средних ракет, из сокращений изымаются все самолеты F-4, то есть основная часть американской авиации в Европе. Значит, речь шла об ограничениях только самолетов F-111. Сокращений и здесь особых ждать не приходилось, так как они тоже, наверное, вносили «вклад» в обычную оборону НАТО.