Время и случай

Ульбрихт прекрасно понимал, что решающее значение имеет секретность подготовки. Он знал, что его партийный и государственный аппарат сильно засорен западногерманской агентурой и доверять никому особенно не стоит. Поэтому к подготовке акции он решил подключить только министра госбезопасности Мильке, министра внутренних дел Марона, министра обороны Хоффмана и министра транспорта Крамера. Им всем было приказано готовить материалы только лично и писать их от руки, храня в своих сейфах. Составление общего плана взял на себя сам Ульбрихт. Лишь через несколько дней он сообщил, что в роли начальника штаба он решил использовать Э. Хонеккера.

Связь с нами Ульбрихт условился держать через своего охранника Ваглера. Он привозил документы своего шефа к нам в посольство и отдавал их с рук на руки мне. Затем Ваглера сменил полковник госбезопасности Отто, работавший в отделе безопасности ЦК СЕПГ. Документы эти переводились и отправлялись в Москву.

Первые документы было решено даже не отправлять телеграфом, так как опасались, что шифр вдруг может оказаться ненадежным. Первухин писал письма Хрущеву, причем, помню, колебался, направлять ли второй экземпляр А. А. Громыко, зная, что Хрущев недолюбливал своего министра иностранных дел. Но в конце концов он включил Громыко в разметку, решив, что без Громыко дело все равно в Москве не обойдется, а неловкость в отношениях с министром, если его не держать в курсе дела, возникла бы неизбежно.

Секретность секретностью, но для разработки операции по закрытию границы все же требовались исполнители. Времени было в обрез. Не знаю, как выглядело дело по линии КГБ и Министерства обороны, но в МИД и в посольстве особенно в первые дни царил полный ералаш, который разыгрывался среди, очень узкого круга лиц, внезапно получивших задание, о котором они и думать не думали. Не было представлений о конкретных особенностях прохождения границы на местности в самом Берлине и в пригородах, о количестве и характере коммуникаций, которые предстояло перерезать, о последствиях этого шага для жизнеобеспечения столицы ГДР. Со времен кризиса 1948 года Берлин во многих отношениях был уже фактически разделен на две части, но жил-то он по-прежнему как единый город. Из Москвы сыпались запросы, на которые надо было давать ответы, рисующие прямо-таки сюрреалистические картины. Однако механизм был запущен и начал действовать.

В начале августа М. Г. Первухин широко объявил, что пора лететь в отпуск. Сделал он это в порядке маскировки, сбивания с толку противника, если он имел какую-то настораживающую информацию через советскую колонию в Берлине. В самолете по пути в Москву он сказал мне, что в отпуск идти не следует.

Будет встреча руководителей стран Варшавского договора. Надо информировать их и заручиться их согласием. Нельзя допустить, чтобы действия ГДР выглядели как ее собственная затея, это может спровоцировать ФРГ и ее союзников на слишком резкие и необдуманные действия. ГДР надо прикрыть и нам, и всему Варшавскому договору, чтобы всем было ясно, что обратного хода не будет. Но готовы ли к этому наши союзники, еще предстоит прояснить.

Едва я приехал в Москву, как мне позвонили и сказали, что надо быть на следующее утро на аэродроме Внуково. Появилось в печати краткое коммюнике о встрече руководителей стран Варшавского договора, из которого ничего конкретного нельзя было вычитать. Но М. Г. Первухин сказал, что все в порядке. Договоренность есть. Теперь надо очень поторопиться: о предстоящей акции знают все наши союзники, так что вопрос об утечке информации на Запад становится лишь вопросом времени. Мы не очень-то доверяли в то время «водонепроницаемости» наших друзей, особенно польских и венгерских.

Жена Первухина, Амалия Израилевна, тоже оказалась в самолете. Она решила вернуться с мужем в Берлин, несмотря на все его возражения.

Закрытие границы было намечено на ночь 13 августа. Главкомом ГСВГ в то время был сравнительно молодой И. И. Якубовский. Видимо, его сочли недостаточно опытным для такого ответственного дела. В Берлин прислали маршала И. С. Конева. Каких-либо специальных уполномоченных от руководства КГБ я в те дни не видел. А. Коротков, один из опытнейших генералов КГБ с коминтерновским стажем, который возглавлял представительство своего ведомства в Берлине, пользовался, судя по всему, полным доверием Центра.

Если мне не изменяет память, заключительное совместное совещание руководства ГДР и наших представителей прошло за сутки до начала операции. Выступил В. Ульбрихт, обосновавший политическую необходимость этого шага и изложивший общую схему действий. Я должен был переводить Ульбрихта, но плохо запомнил его речь, так как с самого начала допустил «ляп»: он сказал, что до сих пор мы находились в германских делах «in der Defensive», то есть в обороне, а я перевел оборону как «отступление».